– Человеческих? – китаец внимательно посмотрел на спутника, но тот не пожелал больше ничего объяснять, вовремя спохватившись и прикусивши свой болтливый язык.
Поэтому весь дальнейший путь они снова молчали, но каждый о своём.
Проводник всё с той же невозмутимостью и спокойствием думал о смысле жизни, а европеец иногда мечтательно и величественно улыбался, как монарх, разрешающий поклоняться только себе-любимому и всенепременнейше всему народу в державе. Перед ним как живые возникали кадры из только что минувшего прошлого до мельчайших деталей, видимо, это путешествие для Алексея Николаевича действительно выглядело как фатальное предписание судьбы. Перед ним снова возникла картина вчерашнего путешествия. Память всегда возвращала его в прошлое, чтобы суметь проанализировать совершённые поступки и взглянуть на вчерашний день под другим ракурсом…
Тропинка, по которой он шагал, была, в сущности, остатками когда-то наезженной дороги, поднимающейся к дацану. Европеец, ступив на подъём к храму, почувствовал себя почти сразу же неуютно, хоть вовсю кичился непомерным бесстрашием. Так, вероятно, чувствует себя раб в подножии трона великого фараона.
Высокогорный лэм в этом месте выглядел не только заброшенным пешеходами, но здесь нельзя было увидеть на камне ни одной греющейся под солнцем ящерки, ни один суслик не приветствовал путника свистом издалека, только разбросанные чахлые кустики рододендронов маскировались под клочки снега, чередовавшихся с клочками высохшей травы, что было воистину странным. Ведь всего на несколько десятков метров пониже тибетские горы радовали зрение путников и обоняние деревенских коз сочной пахучей травой. А этот подъем, казалось, оставила сама жизнь. Если это действительно так, то не является ли заброшенный монастырь настоящими воротами в Тёмное царство? Если так, то прямо за воротами должна протекать огненная река Смородина, или Стикс по-гречески. Но надо же чем-то расплатиться с перевозчиком?
Стена дацана приближалась, как скальный чешуйчатый монолит средневековой крепости с усечёнными пирамидами по верхнему краю. Может быть, эта обитель была ровесница Великой Китайской стене, кто знает, только ни один пришедший сюда не мог остаться равнодушным к отвесным стенам и висячему мосту через узкую бездонную трещину в скале. Мост сейчас был опущен, будто европейца уже поджидали.
Или в пустом дацане вообще ждать паломников было некому? Но всё же кое-где на заброшенной горной дороге можно было различить отпечатки человеческих башмаков, не успевших исчезнуть от ветров, дождей и лучей солнца. Иногда пропитанный сезонными дождями суглинок исполняет роль настоящего гипса и довольно надолго. Значит, кого-то из живых в обители найти всё-таки можно.
Может быть, монахи выходили куда-то по своим нуждам, а, скорее всего, люди приходили к ним в дацан. Ведь кто-то должен снабжать монахов, какой ни на есть пищей, если они ещё живые? Бог, он, конечно, царствует в царствии своём, только на пустое брюхо не хватит духа ни на какую молитву.
Вдруг наполненный звенящей тишиной горный воздух пронзил крик вещего ворона! Звуков в беззвучных горных районах бывает предостаточно: или лемминг где-нибудь свиснет, или лиса подаст противный голос, но чтобы ворон – этого просто не может быть, потому что вороны в горах никогда не живут! Алексей Николаевич невольно оглянулся. Высоко в поднебесье, прямо над дорогой парил стервятник – тоже удивительный жилец для этих мест, но он не мог закричать вороном! Верно, показалось.
