Он стремительно обернулся. На пороге его кабинета стояла Женечка. В правой руке она сжимала пистолет. Пауза вышла долгой и мучительной.
– Это что, мой?
– Ага.
Мысли Павла Оскомина путались. Внизу под лестницей лежала его изломанная и, скорее всего, мертвая жена, при падении сломавшая шею. А спятившая дочь целилась в него из пистолета.
– Будь с ним осторожна, прошу тебя, – предостерег он.
– Буду, папочка.
Ему нужны были ответы.
– Как ты узнала код сейфа?
– Лилит подсказала – она такая умница. Ну ты и сам знаешь.
– Теперь точно знаю.
– Хорошо… Нет, – подумав, она отрицательно покачала головой, – мы не прощаем тебя. Даже я. Увы.
– За что… не прощаете?
– Ты предал нас.
– Кого – нас?
– Ты предал память о нашей маме. Это во-первых.
– Я не предавал ее – она умерла. Ты же знаешь: я любил твою мать.
Но Женечка его не слышала – не хотела слышать.
– Ты выбрал свою подлую и жадную сучку, а не родных дочек. Это во-вторых.
– У меня только одна дочь – это ты. Лилит мне не дочь.
– Если она моя любимая сестренка, то и твоя дочь тоже.
Павлу Константиновичу было страшно стоять под прицелом пистолета в руках неуравновешенного ребенка, но злость и негодование уже закипали в нем.
– Хватит! Женя, перестань говорить про сестренок!
– И ты не захотел обняться с нами – это три. А ведь это был твой последний шанс.
Но он тоже больше не хотел слышать ее:
– Нет никаких сестренок и не было! Ты все выдумала! И твоя мама умерла, и часть меня умерла вместе с ней, но жизнь продолжалась. А сейчас я приказываю тебе положить оружие на стол и отойти от него на два шага. Я твой отец, и ты должна слушать меня!
– На два шага? А почему не на три?
– Можешь отойти на три.
– А на четыре можно?
Дочь издевалась над ним. Ее жестокая язвительная улыбка только подтверждала его догадки. Как и все последние дни, она была ведомой. Ею руководили, завладев полностью, управляли ее мыслями, речью и поступками. Говорить с ней сейчас было так же бессмысленно, как со стенкой.
– Прошу тебя, отдай пистолет, – он шагнул вперед.
– Стой, – сказала она.
Но он сделал еще шаг к дочери.
– Стой где стоишь! – Ее лицо мучительно исказилось. – Я не хочу этого делать, папа!
– Так не делай!
Но он не послушал ее, потому что до конца не верил в самое плохое. Тотчас грянул выстрел – и обжигающий металл опалил живот Павла Константиновича Оскомина. Закричав, он схватился за рану, покачнулся и бухнулся на колени, а затем повалился на бок. Кровь сочилась через пальцы, расползалась темной лужей по паркету. Силы быстро покидали его.
– Женечка… – прошептал он.
Дочь стояла над ним и безразлично смотрела сверху вниз.
– Милая…
– Я больше не Женечка, – ответила как ни в чем не бывало рыжая девочка в джинсовом костюме. – Женечки больше нет. С этого самого момента.
В глазах Оскомина все плыло. Он задыхался от боли, теряя способность дышать, и подступающего отчаяния.
– Нет?
– Нет. Я очень надеюсь на это.
– Моей дочери больше нет? А ты?..
– Вы знаете, как меня зовут, уважаемый Павел Константинович.
– Знаю…
– Так назовите мое имя.
Он упрямо молчал.
– Ну же?
– Лилит, – хрипло выговорил Оскомин.
– Именно – Лилит.
В глазах его стремительно темнело, но он успел задать последние три вопроса:
– Кто ты?.. Откуда?.. Что тебе надо?
Ответ девочки лишь краем черного крыла коснулся его слуха: «Я получила то, что хотела: я вернулась домой…» Были и другие слова, но они вместе с душой Павла Константиновича Оскомина навсегда ушли в небытие.
