Первым начал говорить Волков:
– Мне наплевать, креститься ли двумя перстами или щепотью, кланяться Богу в пояс или в землю, ходить вокруг церкви в Крестный ход по солнцу или против него.…Все это глупости несуразные, не стоящие внимания, а уж человеческих жизней тем паче.
Монах Никодим даже несколько растерялся от таких «еретических» суждений царского воеводы, хотя и сам порой думал об этом. И в самом деле, неужели Создателю так важно сколько раз во время богослужения произносится «аллилуйя» – дважды или трижды и какие кушать просфоры: сухие или сдобные.
– Если ты так считаешь, то зачем пришел сюда с войском? – спросил монах. – Для чего готов убивать?
– Пустой вопрос, Никодим. Я царёв холоп, подневольник, что приказано, то и делаю. Уговори братию отворить ворота, помириться с Никоном. Это просьба Алексея Михайловича, который не желает кровопролития. И я не желаю.
– Не будет крови, – резко ответил Никодим. – Хотя ворота мы не откроем. Братия никогда не смириться с ересью.
– Но я получил приказ в случае отказа, начать штурм обители.
– И штурма не будет.
– Почему же?
– Потому что Бог на нашей стороне. И в знак этого… – Монах на мгновение замялся. – В знак этого завтра на небосводе появится… хвостатая звезда.
– Какая звезда?
– Хвостатая. Да. Прочертит небесную сферу, словно белым пером.
– А ежели не прочертит?
– Прочертит, – уверенно ответил чернец, а сам в душе перепугался до смерти – это же он ткнул пальцем в небо. – И ты должен будешь увести свое войско. Не пойдешь ведь супротив знамения Всевышнего!
Воевода ухмыльнулся. Чересчур набожным он не был, но в Создателя и его знаки, конечно, верил. Подумал. Потер лоб, помял подбородок.
– Ладно, ежели знамение божье на небе случится, уйду с Соловков, – ответил он. – Но коль обманул…
После вечерней молитвы монах и летописец Никодим, с замершим сердцем лежал у себя в келье. Молча, ни о чем не думая, чернец глядел на ночное небо через открытое слюдяное окошко. Звезды и планеты сменяли одна другую и, как ему казалось, вопрошали: «Что же теперь будет?…»
Под утро он задремал, а очнулся от колокола. Звонарь инок Силантий старался во всю мочь. И было от чего. На рассветном небе, на западе, на ладонь от горизонта сияла яркая звезда, с бело-желтым «пером», похожим на лисий хвост…
Государь Алексей Михайлович обедал в Теремном дворце один – ни бояр, ни дьяков не позвал. Надоели. Хоть и не был день постным, но кушал по-простому: овсяную брагу, ржаные сухарики запивал яблочным соком. Ничего другого в горло не лезло. Огорошили его с утра пораньше.
Не успел проснуться чуть свет, в опочивальню вломился без спросу дворецкий Федька Ртищев. От неожиданности царь аж подскочил на постели, так было это не похоже на смиренного, всегда вежливого и осторожного Федора Михайловича. Он вообще прослыл во дворце миротворцем: гасил боярские ссоры, разбивал интриги. Однако при всей своей кротости и смирении, он обладал удивительной внутренней силой, не боялся осадить даже дядьку царя Морозова и, страшно сказать, самого патриарха Никона. Разумеется, до того как Большой Московский собор не лишил Никона за «нанесенные обиды царю» патриаршества и священства. Царь де «латиномудренник, мучитель и обидник» Уважал Федор Михайлович Ртищев и боялся только Алексея Михайловича.
– Ты что, Федька, очумел?! – воскликнул царь. – Я еще зенки не продрал, а ты уже тут. Что, новый Казы-Гирей объявился?
