Пашка выхватил ведро, так загружавшее композицию «девушка с цветами», и удалецки всадил его в урну, как стакан в стакан.
– Меня Паша зовут, между прочим! – невзначай ввернул Пашка.
– Меня Лена. Я из Оскола. Учусь на журналистике… А вы, наверное, Вишнев?
– Угадали! – захохотал разоблаченный Пашка. – Неужели я такой популярный, что красивые девушки меня на улице узнают?
– Вы правозащитник? Просто приходилось слушать ваше выступление, когда поступала…
– Тогда вы недолго учитесь! Потому что перед абитуриентами я кидал спичи в прошлом году… Второй курс, верно, Ватсон?
Пашка болтал что-то еще, несколько раз, с ужасом ловя себя, что сползает на истпарт, но тут же с блеском выходя из положения. Пять лет мозготерки не прошли даром! И в смысле истпарта, и в смысле выхода…
– Это, наверное, опасно, быть правозащитником? – спросила Лена, прищурив свои огромные, чуть близорукие глаза.
Простой вопрос, но Пашка уловил тут какой-то подвох. Откуда девчонка со второго курса стиходробилки знает про этих правозащитников? Ну предположим, из твоего выступления – ответила беспечная половина Пашки. Однако то, что девочка из Оскола говорит об опасности быть правозащитником – это уже серьезно, Паша!
– Все не так просто, Леночка! – ухмыльнулся Пашка по-змеиному, как умеют только историки. – Правозащитники бывают разные. Умные и глупые… Вот которые умные, те пишут в ЦК КПСС, а которые глупые – на радио «Свобода». Слыхали про такое?
– Угу! – дернула Лена маленьким подбородком. – И про «Свободную Европу», и про «Голос Америки»… Мы, что же, если в провинции, значит, дураки?
Пашку передернуло. Это было уже опасно. Но вместе с тем, что его передернуло, его и завело. Семья Вишневых до сей поры порождала настоящих мужчин, которых опасность бодрит, а не давит.
– Вот, Леночка… Умным быть даже поощряется.
– А вы, значит, из умных? – разочарованно спросила Лена.
Вот ведь, дочери Евы искусительницы! Вроде, ничего такого она и не сказала, только чуть дрогнула интонацией – а Пашка уже почувствовал некий стыд за ум и правильность первый раз в жизни, между прочим…
И они шли некоторое время молча по солнечному разливу, по мареву плывущего от асфальта жидкого воздуха. Он провожал ее до замызганной общаги – как это старо, избито – и в то же время не старо и не избито вовсе, а как бы первый раз в жизни. Каждый раз это случается впервые, чтобы в следующий снова случиться вновь…
Веселый круглолицый филолог высунулся из комнаты на втором этаже, откуда слышался магнитофон, лязг вилок, звон посуды.
– Ленка! – проорал он, сияя восторгом, как светило. – Снимаю!
Пашка вздрогнул, подумав, что он снимет что-то с себя.
По роже видно – этот скинет последнюю рубаху, не думая о приличиях… Но филолог (бабская все-таки профессия, как залетел туда?) достал пошарпанную «Смену» и щелкнул кнопкой.
