Тануки-баба фыркнула.
– Пойдем, – позвала она, указав на тропу концом своей удочки. – Угощу тебя чаем.
Я соскочила с камня и последовала за сгорбленной фигурой, которая повела меня по узкой извилистой тропе через бамбуковый лес. Удочка тихонько постукивала ее по плечу, а из-под платья то и дело высовывался кончик коричневого хвоста. Я сделала вид, что не замечаю его, зная, что и Тануки-баба притворяется, будто не видит моих ушей и хвоста. Таков был негласный закон ёкаев: они не привлекали внимания к своей… «ёкайности» во избежание слежки, травли или проклятий. Впрочем, Тануки-баба я не боялась. Со мной она всегда обращалась радушно, как с родной внучкой, любила рассказывать захватывающие, а порой и жуткие истории о том, какие фокусы проделывала над людьми, когда была еще совсем юной тануки[13].
Пройдя через заросли бамбука, мы углубились в чащу леса. Здесь древние деревья росли так близко друг к другу, что их ветви тесно переплетались, почти закрывая собой солнце. Свет слабыми лучиками пробивался сквозь листья и усеивал землю под ногами пестрыми пятнами, а в воздухе было разлито благоговейное спокойствие. Любопытные кодама, древесные лесные духи, глядели на нас из-за листьев, а некоторые даже скакали за нами вдоль тропы. Их полупрозрачные зеленые тельца были не больше пальца.
Тануки-баба провела меня вдоль знакомого говорливого ручейка, через маленький арочный мост, облепленный мухоморами и древесными грибами, к деревянной лачуге, полностью заросшей мхом. По рассказам Тануки, когда-то давно лачуга принадлежала одному ямабуши, бродячему отшельнику, который искал гармонии и баланса в природе и умел общаться с ками напрямую. Но потом он то ли умер, то ли оставил эти места, так что теперь в его доме поселилась Тануки. Соломенная крыша наполовину обрушилась, а вокруг было полно деревьев и кустов, так что если не знать, что здесь кто-то живет, лачугу можно было и не заметить среди зелени. Внутри, как обычно, царил бардак; мусор высокими кучами лежал по углам и вдоль стен.
– Садись, – прорычала Тануки-баба и указала на низкий деревянный стол посреди комнаты – единственное свободное пространство во всем доме. – Сделаю нам чаю – если найду чайник, конечно.
Я заметила три чайника в разных углах лачуги, но промолчала, потому что мои предложения всегда встречались в штыки. Непременно оказывалось, что тот чайник не годится, потому что в нем трещина или он грязный – или в нем живет птичья семья. А нужный чайник где-то в другом месте, но найти его под силу лишь ей одной. Я присела за маленький столик и стала ждать. Наконец Тануки-баба вытащила из кучи мусора старый и помятый железный чайник с тонким носиком.
– Пустой, – со вздохом объявила она, заглянув внутрь. – Пожалуй, это даже хорошо. В прошлый раз там были мыши. Но зато придется теперь его наполнять. Я скоро вернусь. Ничего тут не трогай, – сказала она и поковыляла за водой.
Я терпеливо ждала и гоняла по столу маленькие огоньки кицунэ-би, а Тануки-баба тем временем набрала воды в чайник, повесила его над жаровней и разожгла угольки. А потом стала деловито кружить по комнате, доставая из кучи мусора то одно, то другое и что-то бормоча себе под нос. Наконец она вернулась к столу с чайником, двумя чашками со сколотыми краями и подносом, на котором была выложена в ряд пойманная ею рыба, еще сырая и нечищеная.
С шумным вздохом она опустилась на старую, видавшую виды подушку напротив меня. Потом немного поерзала, устраиваясь поудобнее, сняла шляпу и швырнула ее в угол, где та упала в кучу мусора. Я учтиво опустила глаза, стараясь не смотреть на круглые пушистые уши, торчавшие на седой голове.
