– Спит! – донесся, словно откуда-то издали, громкий шепот одного из мальчишек, обращенный к одной из девочек.
…сидеть без движения, наблюдая, как ребятишки отнимают девятнадцать от двадцати девяти и получают девять, а складывая семь с семнадцатью, доползают до двадцати трех, в глазах постепенно мутнеет. Да, взгляд ее уже не так зорок, как прежде, однако кривые, разрозненные меловые цифры на аспидных досках еще видны, если ребятишки пишут крупно, а в этом возрасте дети пишут крупно все до единого, хотя их глаза куда острей, чем ее…
А еще ей вечно – по крайней мере, в такую жару – казалось, что она на грани перегрева. О, Пас, Всевеликий Пас, Бог Неба, и Солнца, и Бурь, ниспошли нам снега! Снега, студеного ветра!
Ох уж это бесконечное лето без снега, без осенних дождей – а ведь их пора почти миновала, не за горами время снегов, однако ж снегов нет как нет! Жара, пыль, порожние полупрозрачные дымчато-желтые облака… о чем ты только думаешь, Пас, Владыка Пас, Супруг Хлебородной Эхидны, Отец Семерых?
– Глядите, глядите: уснула! – шепчет одна из девочек.
– А по-моему, они не спят, – возражает другая.
Стук. Кто-то стучит в дверь, ведущую из палестры на Солнечную.
– Я, я открою!
Так. Это Асфоделла.
– Нет, я!
А это – Медоед.
«Ароматные белые цветы о множестве острых белых зубов, – подумала майтера Мрамор, точно четки, перебирая в памяти имена. – Цветы, или, по крайней мере, нечто растительное – для биодевочек, животные либо продукты животного происхождения – для биомальчиков… ну а для нас – имена металлов либо камней».
– Можно мне?!
А это – оба они, на два голоса.
А сама она прежде звалась…
Сама она прежде звалась…
Грохот опрокинутого стула.
Майтера Мрамор, ухватившись за подоконник, неловко поднялась на ноги.
– Прекратить сей же час!
Перечень нерабочих либо сбоящих компонентов собственного организма майтера Мрамор могла вызвать, когда пожелает. Да, такого желания у нее не возникало уже около сотни лет, но время от времени – чаще всего, когда киновия пребывает на темной, ночной стороне длинного солнца – этот перечень всплывает из глубин памяти сам по себе.
– Остролист! Разнять этих двоих, пока я не утратила терпения!
Помнившая старое, короткое солнце, округлый оранжево-огненный диск, майтера Мрамор с тоскою подумала о главном его достоинстве – о том, что в его лучах ни одно из меню, ни один из реестров чего бы то ни было не лезли на глаза самовольно.
– Сиба, – хором заныли спорщики, – я только…
– Что ж, значит, ни один из вас никуда не пойдет, – отрезала майтера Мрамор.
Снова стук – стук чересчур громкий для пальцев из кости и плоти. Надо бы поспешить, не то на стук отзовется, пойдет открывать дверь майтера Роза, а уж такого повода для жалоб майтере Розе хватит надолго – по меньшей мере до таяния снегов… если, конечно, снег вообще выпадет.
– Двери я отворю сама. Ломелозия, до моего возвращения остаешься за старшую. Присмотри, чтоб уроками занимались все до единого, и… – Дабы придать заключительным словам как можно больше веса, майтера Мрамор подчеркнула их продолжительной (насколько духу хватило) паузой: – И ожидаю, что после ты перечислишь мне тех, кому вздумалось озорничать.
Хороший, уверенный шаг к двери… Один из сервомоторов правой ноги порой подклинивало, если продержишь ногу в бездействии около часа, однако сейчас он работал, можно сказать, безупречно. Еще шаг, еще… хорошо, замечательно! Хвала тебе, о Всевеликий Пас!
