Аркол поправил ворот и прокашлялся.
– Ладно, извини, – сказал он непримиримо. – Но ты ведь не хочешь мне помогать.
– Что в коробке?
Доктор Мерц смотрел тяжелым взглядом.
– Мощи.
– Ну. Продолжай. Кто-нибудь святой?
– Угу. Святой Ансгар, – выдохнул Аркол мечтательно, но тут же строго добавил: – Шучу.
– Не смешно, – взгляд доктора Мерца не стал легче.
– Обещай, что ты поможешь ему.
– Я, черт возьми, не знаю, кто он такой!
– Знаешь. Его знают все. Для того, чтобы я принес его сюда, подвергли себя опасности восемь человек. Не так-то легко было добыть его из секретных хранилищ. Но это, несомненно, он. Инквизиция, если она существует, помогла мне.
– Первый раз слышу, чтобы инквизиция, если она существует, кому-нибудь помогала, – сказал Ансгар. – Значит, действовать я буду в ее интересах, что…
– В своих. Я-то подниму его и пойду отбывать наказание.
– А я что?
– Поговори с ним. Покажи ему все. Расскажи. Ты, когда его увидишь… ты поймешь, что делать.
Ансгар устало опустился на диван.
– Дай сюда коробку.
Аркол повиновался.
Ансгар некоторое время держал антикварный раритет на коленях, положив сверху руки.
– Там мертвый осколок, – прошептал он. – Обгорелый кусок правой височной кости с дыркой. Такая штука может принадлежать шести доступным тебе деятелям с запретной биографией, из которых я могу быть нужен только одному. Исключительно в качестве переводчика.
Ансгар вернул коробку.
– Работа вполне для тебя. Ты можешь воскрешать людей в пределах века. Но, если бы добыть его не было так трудно, я бы решил, что это эксперимент надо мной, потому что это – последний человек на свете, с которым я хотел бы говорить. Даже с мертвым. Это слишком тяжелый образ. Для меня.
– Я, – Аркол смутился, – понимаю.
– Вряд ли.
– Слушай, но ведь это… совсем уже не твоя история! Кроме того, сейчас все говорят – нет национальных барьеров, самосознания там этого… мы все – граждане мира. Что было, то прошло. Каждый разумный человек это понимает. А мы хотим вразумить неразумных.
– Как разумный человек я это тоже, безусловно, понимаю. Но когда я его увижу, меня захлестнут эмоции. И я за себя не ручаюсь.
Аркол хмыкнул.
– Ребята говорят, у вас всего две эмоции – вредность и занудный перфекционизм.
– Хотел бы я, чтобы это было так.
– А это не так?
– Нет. Эмоций у меня несколько больше. Просто со всеми остальными, если они появляются, я очень плохо справляюсь. Поэтому предпочитаю их избегать.
– Я думал, если человек это осознает…
– Человек это осознает, – признался Ансгар. – И потом ему бывает очень стыдно. Ведь у прочих людей есть огорчения и радости. А у этого человека на их месте гнев и эйфория.
Аркол поежился.
– Я не знал.
– Ты и сейчас вряд ли поймешь. С этим надо жить.
На этот раз постучали в дверь комнаты. Гость, кем бы он ни был, приближался.
– Простите, – сказал Ваня, просовывая голову в щель, – там господин Свибович. Он извиняется, что подслушивал.
Ансгар не успел ничего сказать, как дверь отворилась шире и голос с мягким акцентом учтиво произнес:
– Добрый вечер. Извините за поздний визит, но я слышал такое, о чем вряд ли пожалею. Особенно мне понравилось про дьявола, – закончил гость с улыбкой, смущенно приглаживая ладонью зачесанные назад почти седые волосы. – Я должен был прилететь завтра. Но рейс перенесли. Я хотел попроситься на ночлег, звонил, но вы все были недоступны.
– Приветствую вас в России, – сказал Ансгар. – Значит, вы тоже в курсе затеи нашего коллеги?
