Литературный оверлок. Выпуск №1 / 2018 - страница 19

«А что ты имеешь ввиду под „потерять себя“? Как вообще понимаешь „я“? „Сознание“?»

Руки застыли, и она предложила переменить роли. Вновь коснулась его спины.

Он ещё долго говорил, бросая терминами. Его спина и руки напряжённо подрагивали. А потом что-то пошло не так. Он повернулся к ней, коснулся губ.

На неё просяще смотрели детские глаза, как когда-то на качелях в парке, давно и далеко отсюда.

Он целовал, а потом, дрожа, спускал её руку вниз. Несколько раз она отрывалась от него и долго смотрела, пытаясь разглядеть что-то за этим обессиленным взглядом, веснушками и пухлыми губами, но он прикрывал глаза и продолжал тянуть её вниз. Иногда спрашивая: «Всё нормально?» «Я правильно тебя понял?».

Она знала, что нельзя смеяться, и улыбаться нельзя, потому что этот мальчик озлобится и не простит ей. В лагере, рядом с которым они находились, началась дискотека. Детям вручали грамоты, коверкая фамилии и неуклюже пытаясь исправиться. Радостные крики детей иногда заглушали музыку. Она тоже в детстве была в этом лагере, но из него пришлось уехать, потому что стерпеть вожатую с хриплым прокуренным голосом было тяжело.

Они второпях собрали вещи, потому что «время прошло слишком быстро». Потому что завтра «работа дела».

«Ты знаешь, что в мире животных прямой взгляд в глаза означает либо желание убить, либо призыв к соитию?»

Солнце медленно погружалось за горизонт, будто тянул его кто-то вниз, это несмышленое огненное солнце. Она думала, что для двоих больше нет места на том обрыве.

Чтобы попасть в Никольское, нужно всё время идти прямо – это все знают. Немудреное это знание доступно даже ментам, которые были встречены по дороге в село. Их машина остановилась рядом со мной, сидящей на траве, окатив придорожной пылью, и это было закономерно. Весь проделанный путь я слишком громко размышляла о том, зачем взяла с собой траву и какой от неё прок там, куда направляюсь.

– Что-то многовато туристов, – менты вышли из машины и подошли ко мне, с подозрением глядя на спальник и пенку. Тот, что в штатском, был русский и главный, и вид имел грозный. Парень в форме, стоящий рядом с ним, по-восточному улыбался и, кажется, всё про меня знал, уже готовился сдать.

– А я вот здесь всю жизнь хожу и вас ещё не встречала, – ответила первое, что пришло в голову.

Далее следовал светский разговор, в ходе которого я выяснила, что менты просто беспокоятся за меня.

– Выражаясь твоим языком, на берегу поселился очень странный «чувак». Бородатый, пьёт воду из Волги, ходит голышом.

– Ну, бывает, – пробормотала, желая поскорее отойти от дряхлого УАЗика, который как старый немощный слепень прицепился ко мне.

– Ты смотри. Если что с тобой случится – я себе не прощу, – кинул мне вслед главный, залезая в машину. Я готова была поклониться ему за то, что он, наконец, уезжает, радостно улыбалась и, кажется, тем самым щекотала пузико всеобщего ментовского самолюбия. Интересно, почему они не были такими резвыми и готовыми на подвиги, когда весна дала мне по голове кулаком жирного алкаша в футболке с Путиным, коротающего вечер возле нашего многоквартирного загона.

«У меня есть для вас хорошая новость!» – почему-то захотелось крикнуть им вслед с сектантскими интонациями. Но ничего хорошего для ментов я так и не придумала.

Никольское было обыкновенным для дня сегодняшнего заброшенным селом, попасть в которое пешком оказывалось реально лишь летом. В остальное время дорогу заносило, и эти десять километров от ближайшего цивильного пункта можно было преодолеть, разве что, на экскаваторе. Потому в Никольском был только один постоянный житель. Остальные уезжали-приезжали на несколько дней, за которые пытались взять от жизни всё. Помню, одна из таких дам, пьяненькая и разнузданная, отвечала нам с друзьями, когда ночью, в самый ужасный за всю мою жизнь ливень, рвались к ней домой: «Пастух, убери своих овец!». Впрочем, в домах здесь недостатка не было. Если бы не боялись местных духов, можно было бы залезть в любую заброшку. Например, в жилище недавно уехавшего в Германию обрусевшего немца, который не продавал свой дом, потому что «Я хочу иметь жильё в России». Много здесь таких было, оставивших себе угол на случай отступления.