I ain’t seeing no lies, look here, I’m the highlight, If you had my love, you’d love me for your whole life.
Лин двигалась под музыку, не утруждая себя создавать имитацию того, что она действительно поёт – сомнительно, что она помнила песни, которые для неё писались штабом аналитиков, и не то, чтобы эти песни ей нравились. Как и всем: они лишь пристают ненадолго, ровно до момента, как их заменит какая-нибудь другая с точно выверенной формулой, подходящей как можно большему количеству народа.
Для следующей песни на сцену выкатили ещё не выпущенную модель Кадиллака; розовый переливающийся автомобиль проехал меж колонн и остановился.
Лин взглянула на центральную ложу – продюсер был там, пристально наблюдая за каждым движением на сцене. Она улыбнулась фальшиво, с немой просьбой неизвестно кому забрать её домой, вытащить из этого ада, роскошно отделанного, с неземными запахами и чувствами, со всем, что противно жизни на Земле.
Armageddon when I get it make the world shake.
Крест зажёгся ярко-оранжевым, ослепляюще ударяя по Лин и танцорам. Она зажмурилась, выронив микрофон (фонограмма продолжила петь за неё) и упала на колени. Когда же она, наконец, подняла глаза, то увидела, как господин в спешке покидает ложу, а люди, не обращая внимания на прервавшийся концерт, суетятся и толкаются, пытаясь найти выход.
– Оставайся на месте! – послышалась команда из наушника.
– Выключите! – закричала Лин, когда из динамиков стала раздаваться безумная какофония, словно шагающие полчища демонов вырвались из преисподней и, лязгая цепями, в которые они когда-то были закованы, обращали всё на своём пути в тлен…
Умереть – это уникальная возможность.
Лин проснулась от невыносимого гнилого смрада и липкости тел, прижавшихся к ней. Она захрипела, горло сдавило режущей болью, а без того худое тело осунулось и посерело от усталости и голода, тонкие руки схватились за стены, на ощупь кажущиеся покрытыми каким-то сыпучим материалом.
– Это действительно ты? – задал вопрос один из сидевших рядом.
– Где мы? – выдавила Лин и попыталась встать, ударяясь головой о потолок – слишком низко даже для невысокой китаянки.
– Я помню, как заходил в поезд и пока что никуда из него не выходил.
Кажется, у них там что-то случилось.
– Что тут непонятного? – сказал другой человек. Маленького окошка в вагоне было недостаточно, чтобы свет показал его лицо. – Поезда, везущие людей в неизвестность – мы уже такое видели…
– Что вы имеете в виду, я не понимаю? – просипела Лин, пытаясь наощупь понять размеры вагона, но то и дело натыкалась на человеческие тела.
– И не ясно, живые ли, мёртвые?..
– А что тут понимать? – хохотнул человек, – Понимаешь, это дело святое, а главное – очень доходное. Я вот только думаю, кому с нас доход-то? Наверное, умерщвление нам скоро по-настоящему устроят…
– Всё, перестань! – прикрикнули на него. – Не пугай её.
– Я ничего не понимаю… Я только что стояла на сцене, только что, – Лин уселась на пол рядом с чьим-то холодным телом. – Это был февраль, двадцать второе февраля. Начало мирового тура…
– Скачете под свою попсу, а нам терпеть потом, – произнёс кто-то сдавленным старческим голосом.
– Так вот она! – заорал вдруг какой-то человек, вскакивая и, судя по звуку шлёпающих голых ног, направился к Лин, хватая её за волосы и заставляя подняться. – Из-за тебя, тварь, мы тут подохнем! – он ударил её по лицу, удерживая, – Из-за того, что тебе вдруг понадобилось поторговать рожей или чем ты там обычно торгуешь…
