Райнхард сам не заметил, что замолчал на приличное время. Затем вздохнул и тихо произнёс, не видя перед собой уже ничего, кроме синей бездны, наполненной августовскими звёздами с Одина:
– Только ты уж возвращайся, Катерозе, однажды. Хоть ненадолго. А если будет вовсе скверно, бросай всё и приходи – иногда мне хочется сжечь всё напалмом, лишь бы мои люди не погибали там, куда ушли по моим делам.
– Это мой выбор, Ваше величество, – жёстко произнесла она, и он, почувствовав, что его ладонь крепко сжимают девичьи пальцы, пришёл в себя и ошалело уставился на неё, – и я разберусь с этим сама. И я вернусь, не сомневайтесь, – её глаза стали ничуть не менее стальными, чем классическое длинноклинковое вооружение солдата удачи, – тем более что никакого спокойствия Галактику не ждёт, как бы не врали всем об этом желающие так думать. Я вернусь, когда снова понадоблюсь, Ваше величество.
– Хорошо, я не возражаю тогда, – едва заметно улыбнулся Райнхард, и, услышав наконец шаги Эмиля, поспешил двинуться ему навстречу, дабы тот не увидел, сколь близко пришлось стоять к собеседнице.
Катерозе застыла в церемонном поклоне, опустив очи долу не хуже сестры, успел он отметить, принимая из рук мальчика оружие.
– А отчего ты так не любишь республиканцев, Катерозе? – добродушным великосветским тоном поинтересовался Райнхард, обернувшись уже с пристёгнутым палашом на талии. – Можно узнать?
Хотелось без обиняков напрямую спросить, для чего понадобилось порвать в клочки форменный мундир и бросить их под ноги офицерам космофлота, но он не решался выдать такое, будучи уже не в одиночестве. И очень хотелось спросить…
– Они не мужчины, мой сюзерен, – церемонно и спокойно произнесла Катерозе, неспешно выпрямляясь, и даже Эмиль почувствовал себя неуютно, увидев слишком ледяную бездну в её глазах. – Они лжецы, только и всего.
Райнхард почувствовал, что рад тому, что можно просто удивлённо покачать головой, молча сжав губы – это обращение слишком обо многом сказало ему, и он не хотел ничем выдать сильнейшего волнения. Действительно, это был её голос, ободривший его тогда, когда он визжал в молчаливой истерике на весь окружающий мир, утратив зрение после встречи с сыном. Тот самый, что только что указал, что она вне себя от радости, что он видит окончательно. Но Господи, она великодушна настолько, что даже не считает возможным уточнить это обстоятельство? Можно вообще не объясняться по этому вопросу, стало быть? Какой невиданный подарок, за какие это заслуги ему вдруг такое счастье… Что ж, пусть наверху меня сочтут малодушным слабаком, но я воспользуюсь этой возможностью и промолчу, по крайней мере, сегодня… Устал.
– Ладно, тебе лучше знать, я об этом так не думал, – растерянно ответил он, дабы ответить хоть что-нибудь.
– В своей жажде убивать тех, кто не такие, как они, они никогда не успокоятся, – полным безразличия тоном сказала она. – Так что мира никогда не будет, а все слова о мирном сосуществовании – трусливые попытки выгородить себе передышку.
– Смотри только, чтоб тебя не убили, седьмая валькирия Одина, – лучезарно улыбаясь, сказал Райнхард, приближаясь, чтоб подать ей руку. – Иначе я буду очень горевать, очень.
Катерозе с апломбом вскинулась, подняв голову намного выше, чем было положено по протоколу…
– Я воин Христов, так что задолбаются стараться, Ваше величество, – тихо сказала она, но эти слова были посильнее удара грома для кого угодно, кто мог это слышать. – Сим победиши, – столь же тихо добавила она, склоняясь в вежливом поклоне.
