Логика Аристотеля. Том 2 - страница 33
p. 2a12
Говорят, что она ничему не подвержена.
И некоторые спрашивают, что же действительно было определено как самое почетное через посредство определений, если они действительно более неблагопристойные, чем утверждения. Мы утверждаем, что нет ничего неблагоразумного; ведь мы, желая обозначить божественное, ничего не утверждаем о нем, как утверждает Платон, но обращаемся к определениям. Некоторые недоумевают, утверждая, что, возможно, даже истинно первая и божественная сущность не согласуется с данным определением сущности и порционной души; ведь о Боге не сказано, что он чему-то подчиняется или находится в субъекте, и все же он – душа. Поэтому мы утверждаем, что это определение не применимо ни к тому, ни к другому; ибо относительно божественной сущности совершенно глупо представлять себе такое определение; ведь понятие неподвластности утверждается в противоположность тем вещам, которые находятся в подлежащем, и оно имеет некоторое отношение к подлежащему, но божественное совершенно не связано и совершенно отлично как от подлежащего, так и от неподлежащего, тогда как контингентные существа подвластны тем, которые имеют место. Что же касается души, то, если взять отчетливое определение, оно не подойдет по той же причине (ибо, имея в себе причины и знание, она не связана и отлична), но если взять порционное, то, возможно, оно применимо и к ней; ибо, впав в связь и будучи охвачена памятью, она затем становится подвластной временами грамматике, временами медицине и подобным образом другим искусствам.
И нет ничего удивительного в том, что душа иногда применяет определение, а иногда нет; ведь она имеет средний порядок относительно всего, что удалено от материи, и всего, что воплощено. Когда душа отделена от тел, определение к ней не применимо; но когда она попадает в целое, она забывает, и тогда оно применяется, и ничто не кажется неуместным.
p.2a14
Вторые субстанции называются таковыми.
Следует выяснить, каким способом делятся субстанции; ведь среди делимых одни делятся как род на виды, другие – как целое на части, третьи – как одноименный голос на различные обозначения. Мы утверждаем, что, во-первых, не как род на виды, потому что никогда один из разделенных видов не содержит другого; например, о животном, разумном и неразумном, нельзя сказать, что оно «животное, неразумное и лошадь», поскольку второе содержится в первом. Таким образом, первая субстанция содержится во второй. Однако она также не делится как целое на части; ведь нельзя сказать о целом: «Одно есть рука, а другое – палец» (поскольку палец точно так же содержится в руке), но, скорее, о целом: «Одно есть рука, а другое – нога». Но, действительно, даже не по той же причине омонимичный термин обозначает разные значения; ведь даже среди разделенных мы находим, что омонимичный термин обозначает разные значения, содержа одно от другого, например, термин «лить» приписывается звездному, философу и земной собаке, но ни одно из них не содержится в другом. Более того, в разделенном, поскольку омонимичный термин обозначает различные значения, обнаруживается только омонимия, но не общность определения; однако в отношении первой и второй субстанций существует только общность имени, но также и определения. Ведь Сократ называет первую из этих субстанций именем второй, то есть именем человека, и определение того же самого имеет как Сократ, так и любой человек: ведь точно так же и животное называется живой, чувствительной субстанцией, и животное тоже называется. Поэтому мы говорим, что оно обеспечивает порядок его, но не деление.