Мы все говорим о глобализации. А надо обращать внимание на другое явление – идиотизацию. Тотальное/перманентное оглупление масс – страшнее растущей озоновой дыры! Планета, когда-то населенная homo sapiens, была постепенно поглощена пришельцами homo monetary. Под их руководством плебс превратился в homo stupid (англ. – тупой). Теперь дружною толпой мы семимильными шагами движемся к обществу тупых ослов, возглавляемому еще большими ослами. С хвалебными лозунгами и с заздравным лизоблюдством мы позволяем проводить над собой эксперименты. Нас ведут к пропасти, а мы не замечаем этого. Мы чему-то радуемся. Нас ебут, а мы не знаем!
Хуэй Чаньчунь сидит на стульчике и гаденько улыбается, упиваясь победой надо мной. Молчит в напряжении Вера Андреевна, не скрывая своей перманентной тупости и острого желания конкретного траха.
– И как давно геноссе Хуэй столь живо интересуется рекламой?
Из смеси плохо произносимых русских слов и кошачьего мяуканья я понимаю, что китаец интересуется всеми сферами деятельности «Globusland», потому что «ми одиня командя». Поистине, «русский с китайцем – братья навек!».
Я выдерживаю продолжительную театральную паузу, так что Вера Андреевна начинает нетерпеливо стучать по столу перстеньком, а Чаньчунь подается вперед, странным образом удерживаясь на краешке стула своей худой задницей.
– А знает ли многоуважаемый господин Чаньчунь, что думают об этом эскизе фокус-группы? Наши маркетологи опросили несколько сотен респондентов в регионах. И с чем же, по-вашему, ассоциируется у них этот образ?
– Сто были фокуся-глюппа? Моя не понималя об этой, моя не зналя. Сто оня думаля?
– А между тем, друзья мои, потребитель ассоциирует данный образ не с мужчиной-завоевателем с восточной внешностью. Никто из респондентов не разглядел здесь образ китайца, захватившего мир, а напротив – китайца, снявшего с себя одежду и подарившего ее миру.
– Эта интелесьня, сто понимали фокуся-глюппы. Мозьно посимотлети бумага? – спрашивает китаец, едва не падая со стула от злости.
– Не проблема, – категорично заявляю я. – Завтра с утра. Паршин, который занимался этим вопросом, сегодня выходной. А так как материалы у него, то раньше чем завтра никак не получится.
– Ну вот и славненько, что так все разрешилось, – радуется Кондрашова тому, что мы наконец поднялись со своих мест и устремляемся к выходу из кабинета. – Только в самом деле, Сергей Владимирович, добавьте вашему восточному человеку одежды. Все-таки глобусы и школьники покупают. Мы же не занимаемся наглядными пособиями к урокам анатомии.
– Не вопрос, Вера Андреевна, прикидик организуем. Добавим и «пьосов», и «псицев», и «косиков», – обещаю я.
– Ага, – кивает Кондрашова, снова приводя в порядок бюст, – добавляйте. И мне занесите посмотреть. Как-нибудь вечерком.
Взгляд томных глаз, направленный на меня, может расплавить эскиз рекламного плаката, который она держит в руках. Только меня он оставляет равнодушным.
– Непременно… как-нибудь… – выдыхаю я и ускользаю за дверь.
Чаньчунь, гордо кивнув головкой, уходит к себе, ни о чем меня не спрашивая. Результаты работы фокус-групп его более не интересуют.
– Катя, меня никто не спрашивал? – задаю я вопрос своей секретарше, вернувшись от Кондрашовой.
– Спрашивали, – слышу я в ответ.
– Кому же я понадобился?
– Ну тот… я вам про него говорила.
– Так, не понял! Про кого?
– Который взятку передал, – преданно глядя в мои глаза, осторожно сообщает Катерина.
