Лорд и леди Шервуда. Том 3 - страница 58

Когда он вернулся, Марианна все так же сидела на постели, привалившись плечом к стене, и о чем-то думала. Робин молча переоделся в чистую одежду.

– О чем ты хочешь говорить с Хьюбертом? – тихо спросила Марианна.

Руки Робина, расправлявшие ворот рубашки, замерли. Он обернулся к Марианне, и по его губам пробежала невеселая улыбка.

– О чем мне с ним говорить? – он холодно пожал плечами. – О том, что его толкнуло на предательство? Меня это не интересует. Пусть посмотрит в глаза тем, кто считал его своим другом и кого он предавал при первой возможности.

– А потом? – помедлив, спросила Марианна.

Его глаза сузились в неумолимом прищуре, и Робин глухо ответил:

– Никакого «потом» для него не будет.

Встретившись с ней взглядом, Робин улыбнулся и, присев на кровать возле Марианны, осторожно провел ладонью по ее щеке.

– Я ненадолго, милая, – сказал он так, словно собирался в обычное патрулирование по Шервуду.

Марианна поймала его руку, удержав Робина, когда он хотел встать, и негромко, но твердо сказала:

– Я хочу поехать с вами.

Он не удивился ее словам, лишь внимательно посмотрел на Марианну.

Прошла неделя с той ночи, когда он привез ее из Ноттингема. Эллен с помощью сонных зелий продержала Марианну во сне больше суток, и, когда она очнулась от забытья, Робин, как и обещал ей, был рядом. Призвав на помощь всю выдержку, он наблюдал, как проясняются ее глаза, как она вспоминает о том, что произошло. И вот по изменившемуся выражению ее лица он понял, что она вспомнила все – от начала и до конца. Ее ресницы едва заметно дрогнули. Выпростав руку из-под покрывала, она провела ладонью по опавшему животу и прикусила губу. Он перехватил ее руку и прижал к своей щеке. Он заранее приготовил себя к ее отчаянию, ожидал поток слез, но не случилось ни первого, ни второго. Марианна лишь посмотрела на него из-под ресниц и, улыбнувшись тенью былой улыбки, еле слышно сказала:

– Не беспокойся обо мне. Со мной все в порядке.

Эллен, которая была в тот момент рядом, от досады даже прищелкнула пальцами. Робин понимал и разделял ее досаду: он тоже боялся каменного спокойствия Марианны, как уже было в конце апреля. Но его опасения были напрасными – слезы пришли к ней. Той же ночью, устроившись спать на медвежьей шкуре у камина, он был разбужен тихими всхлипываниями. Очнувшись в один миг, он оказался возле Марианны и, встав на колени рядом с кроватью, увидел, что она плачет. Слезы струились и струились из ее широко раскрытых глаз.

– Я не мог его спасти, – тихо сказал он, взяв ее руку в свои ладони. – Тебя – да, но не вас обоих.

Она скосила на него полные слез глаза и слабо улыбнулась мокрыми распухшими губами.

– Я знаю, – услышал Робин. – Он умер еще в Ноттингеме. Я боялась дыбы, а он был настолько мал и слаб, что не смог перенести плетей. Мой бедный маленький мальчик!

Ее губы запрыгали в безутешных рыданиях. Робин молча вытирал ее лицо, не мешая излиться слезам, и гладил Марианну по голове, непрестанно думая о том, что если бы его постигла неудача, эти светлые волосы, нежное даже в кровоподтеках и ссадинах лицо, тонкие израненные руки – все это стало бы горсткой пепла, смытой первым дождем. И от такой мысли по нему пробегала дрожь запоздалого ужаса.

Наконец она затихла, слабо потянула его за руку, и он, поднявшись с колен, сел на постель, приподнял Марианну, обнял и прижал к себе. Ее слезы горячими редкими каплями падали ему на руку. Он вместе с ней, но без слез, глубоко в сердце оплакивал общую для них утрату – желанного сына, зачатого в любви, любимого до появления на свет, погибшего прежде рождения. Никто из них не увидел его, не взял на руки, не прижал к груди, и даже в могилу его положили не материнские и не отцовские руки. Если бы не пытки, на которые Гай Гисборн обрек Марианну!..