Лошади в океане (стихотворения) - страница 11

вырвали из родимого лона,

нагрузили пол-эшелона,

привезли как-то утром в наш двор,

где оно и лежало с тех пор.

Странно выглядит вечность вообще.

Но когда эта вечность вотще,

если выдрана с корнем, разрушена

и на пыльные лужи обрушена, —

жалко вечности, как старика,

побирающегося из-за куска.

Этот мрамор в ночах голубел,

но не выдержал и заробел,

и его, на заре розовеющего

и старинной поэзией веющего,

матерьял его и ореол

предназначили ныне в размол.

Этих ангелов нежную плоть

жернова будут долго молоть.

Эти важные грустные плиты

будут в мелкую крошку разбиты.

Будет гром, будет рев, будет пыль:

долго мелют забытую быль.

Миновало полвека уже.

На зубах эта пыль, на душе.

Ангела подхватив под крыло,

грузовик волочил тяжело.

Сыпал белым по белому снег.

Заметал – всех.

Заваливал – всех.

Сороковой год

Сороковой год.

Пороховой склад,

У Гитлера дела идут на лад.

А наши как дела?

У пограничного столба,

где наш боец и тот – зольдат, —

судьбе глядит в глаза судьба.

С утра до вечера. Глядят!

День начинается с газет.

В них ни словечка – нет,

но все равно читаем между строк,

какая должность легкая – пророк!

И между строк любой судьбу прочтет,

а перспективы – все определят:

сороковой год.

Пороховой склад.

Играют Вагнера со всех эстрад.

А я ему – не рад.

Из головы другое не идет:

сороковой год —

пороховой склад.

Мы скинулись, собрались по рублю,

все, с кем пишу, кого люблю,

и выпили и мелем чепуху,

но Павел вдруг торжественно встает:

– Давайте-ка напишем по стиху

на смерть друг друга. Год – как склад

пороховой. Произведем обмен баллад

на смерть друг друга. Вдруг нас всех убьет,

когда взорвет

пороховой склад

сороковой год…

21 июня

Тот день в году, когда летает

Над всей Москвой крылатый пух

И, белый словно снег, не тает.

Тот самый длинный день в году,

Тот самый долгий, самый лучший,

Когда плохого я не жду.

Тот самый синий, голубой,

Когда близки и достижимы

Успех, и дружба, и любовь.

Не проходи, продлись, помедли.

Простри неспешные часы.

Дай досмотреть твои красы,

Полюбоваться, насладиться.

Дай мне испить твоей водицы,

Прозрачной, ключевой, живой.

Пусть пух взлетевший – не садится.

Пусть день еще, еще продлится.

Пусть солнце долго не садится.

Пусть не заходит над Москвой.

Это было моей персональной войной

Первый день войны

Первый день войны. Судьба народа

выступает в виде первой сводки.

Личная моя судьба– повестка

очереди ждет в военкомате.

На вокзал идет за ротой рота.

Сокращается продажа водки.

Окончательно, и зло, и веско

громыхают формулы команд.

К вечеру ближайший ход событий

ясен для пророка и старухи,

в комнате своей, в засохшем быте,

судорожно заламывающей руки:

пятеро сынов, а внуков восемь.

Ей, старухе, ясно. Нам – не очень.

Времени для осмысленья просим,

что-то неуверенно пророчим.

Ночь. В Москве учебная тревога,

и старуха призывает бога,

как зовут соседа на бандита:

яростно, немедленно, сердито.

Мы сидим в огромнейшем подвале

елисеевского магазина.

По тревоге нас сюда созвали.

С потолка свисает осетрина.

Пятеро сынов, а внуков восемь

получили в этот день повестки,

и старуха призывает бога,

убеждает бога зло и веско.

Вскоре объявляется: тревога —

ложная, готовности проверка,

и старуха, призывая бога,

возвращается в свою каморку.

Днем в военкомате побывали,

записались в добровольцы скопом.

Что-то кончилось.

У нас – на время.

У старухи – навсегда, навеки.

Сон

Утро брезжит,

а дождик брызжет.

Я лежу на вокзале

в углу.

Назад Вперед

Лошади в океане (стихотворения) - страница 11

Похожие книги