На красивых глазах Алёны навернулись искренние слёзы, безмерно глубокую зелень увлажнив. Спрятанная глубоко в сердце скорбь часто прорывалась изнутри. Ей нужен лишь малейший зацеп.
– Если исходить из историй, рассказанных мне мёртвыми людьми, то ты ничего не почувствовала, потому что так и должно было быть, – ответил Вова, коротко пожав плечами, точно говорил нечто очень тривиальное. – Все человеческие катастрофы идут по плану жизни. Будут, как и раньше, гибнуть целые цивилизации, но Земля будет вращаться с той же скоростью. И не будет знаков. Не будет сигналов. Ничего не будет. Но трагедии будут продолжать случаться.
– А как считаешь ты?
– Я сомневаюсь, что все люди гибнут тогда, когда положено. Иногда это стечение очень странных обстоятельств или проявление чьей-то порочной воли, чьей-то низменной сути. Но едва ли вселенная будет предупреждать об этом. Или мы просто невнимательны к её сигналам.
– Может, сменим тему? – предложил непривычно серьёзный Костик, интеллигентно скривившись только оттенками черт лица, утопив при этом взгляд в вычерненном ночью окне.
– Попустило? – спросил Вова, улыбаясь другу, пытаясь его смягчить.
– Ну, – друг не улыбнулся в ответ.
– А что не так с темой? – тонко вспылила Алёна, считая свои слёзы предметом особой искренности, послом открытости, априори символизирующих сверхважность момента, его неприкрытую драматичность.
– Не люблю тему отцов и детей, поэтому в данной ситуации пойду лучше спать, я в некондиции, – отрезал Костик, вставая со стула и чинно, с читаемой долей баламутства, откланявшись.
– Да нет, расскажи, нам интересно, – Алёна плотно скрестила руки на груди, губки насупив.
– Нам? – ухмыльнулся Костик, с дворовым укором посмотрев на Вову-каблука.
– Нам, – кивнул глазами умиротворённый Вова.
– А ну, лады, – согласился Костик и приземлился обратно на стул. – Просто как бы вы, как я понял, считаете, что раз ваши родители умерли, то с вами случилось самое страшное, что бывает в отношении отцов и детей?
– Есть что-то страшнее, чем смерть самых близких людей? – Алёна задрала безупречные брови практически к небу маленькой кухни.
– Алёна, мы не на улице. У нас разговор, а не базар. К чему эти ответы вопросом на вопрос? – негодовал Костик, выцарапывая взглядом на древе стола нецензурные слова.
– Да, считаю это самым страшным. Есть что-то страшнее смерти? – Алёна боролась с синдромом начальника, который всегда прав, – её внутренний пьяный босс уже рвал рубаху в клочья.
– Только жизнь, – излишне сухо, обезвоженно, произнёс Костик.
– Поясни для гостьи, – нейтрально сказал Вова, сложив пальцы на сонном подбородке.
– Понимаешь, Алёна, порой так случается, что дети – это не цветы жизни в семье. Это никому не нужные сорняки, с которыми не ясно, что делать и зачем они вообще появились. Но потом, со временем смысл их существования чётко вырисовывается – они нужны, чтобы мама могла досаждать папе, а папа – маме. Потому что маме и папе сказали их мамы и папы, что жениться нужно в восемнадцать лет и поскорее рожать детей, будучи самими ещё детьми. Так образуется страна детей с детьми. Начинаются стычки и тёрки, потому что выясняется, что мама не понимает папу, а папа – маму, а повзрослеть нужно им обоим и прямо сейчас. И на этом непонимании и неприятии, когда подростковая влюблённость сходит на нет, папа и мама начинают вить будущее своего отпрыска в их семейном гнёздышке.
