Можно вспомнить пару случаев, когда в таких играх он оказывался сверху, нависал над моим лицом. Сильные руки вдавливали мои запястья в пушистый ковер. В эти секунды он не знал, что со мной делать. Как будто изучал какой-то новый предмет. А я изучала его. Хотела ли я поцелуя? Не знаю. Я хотела весь его мир. А поцелуй – это такой пустяк.
Через некоторое время он ослаблял хватку и ложился на спину, широко раскинув руки и ноги. Думаю, мы точно знали, что любим. Но если бы мы превратились просто в мужчину и женщину – это бы неотвратимо привело к расставанию. Казалось бы, что естественнее близости между любящими? Перейти границы можно быстро. Но после будет уже невозможно просто наслаждаться внутренним миром человека. Пока этого нет, ты можешь погружаться в самые глубины его души. Ты не претендуешь на него, как не претендуешь единолично дышать воздухом, любоваться закатом, наслаждаться произведением искусства. Ты ревнуешь, конечно, но не так банально, как когда думаешь, что обладаешь человеком.
Я устраивалась на его плече, а он бормотал что-то тихо:
– Я не знаю, не понимаю… Если бы это была не ты… Я слишком легкомысленный и не смогу тебе дать…
Я закрывала ему рот ладонью. Потом крепко-крепко обнимала, целовала в щёку и, сдвинув брови «домиком», говорила детским голоском:
– Всё, я больше не могу: хочу пить, нет – есть. Что у тебя в холодильнике?
Сегодня Фред был тихий. Управившись с букетом, он критически осмотрел его со всех сторон, затем рухнул на диван и протянул мне руку. Я села рядом.
– Очень красиво получилось. Можно открывать цветочный магазин.
– Ты принесла свои рисунки? – спросил Фред.
– Я не рисовала, что-то некогда в последнее время.
– За целый месяц ни одного рисунка?
– За два месяца.
– О-о-о, дорогая, время летит! Когда мы в студии, кажется, что работаешь два часа, а проходит два дня. Эти перелёты, съёмки… Режиссёры каждый кадр снимают по несколько дублей…
Я не терплю, когда он оправдывается. Не вникаю во все сложности его работы, но понимаю, что происходит нечто важное, неординарное, новаторское. Ведь пока я капризничаю и жалею себя, он – творит.
– Ты знаешь, я рисовала, но плохо. Не плохо – хорошо. Очень хотела показать, но ты был далеко, и я разорвала рисунки. Только потом подумала, что можно было сфотографировать. Ой, не жалко.
Он сжал мои руки, посмотрел на меня ласково, как на ребёнка. Я почувствовала досаду от того, что внушаю ему, хоть и неосознанно, чувство вины, и сменила тему:
– Ну всё. Я готова слушать тебя. Поиграй, пожалуйста.
Глаза его загорелись, спина выпрямилась, он воодушевился:
– Да, да. Ты знаешь, мне очень нравится. Получается что-то необычное. Но думаю, ребята не оценят… Они скажут, что присутствуют этнические мотивы. Я буду переубеждать их.
– Они умные, им понравится, – успокаивая, возразила я.
– Ты же не слышала. Подожди, я переоденусь!
Меня всегда восхищали музыканты. Способность создавать прекрасную мелодию кажется мне невероятной. Мне может нравится музыка или не очень, но я не понимаю, как она рождается в воображении того, кто её пишет. Как будто им управляет какая-то божественная сила…
Для чего Фред играл мне? Рядом были профессионалы, для которых новое произведение всегда звучало как полуфабрикат. Они слушали слова и мелодию, но не в расслабленном состоянии, а в крайне напряжённом, включённом. Целью было понять, как каждый из них сможет повлиять на улучшение произведения. Как достичь такого звучания, которое позволит внутри истинной гармонии выделиться каждому, деликатно, но в то же время смело и узнаваемо.
