Ловец бабочек. Мотыльки - страница 37



И ладно бы…

Той плоти – полтора пуда ребер да шкура жесткая, но… ценить же надо женский подвиг! А подвиг она и совершила, пробираясь тайком через черный ход.

Амулет отвода глаз.

И крепкого сна для старухи, которая была слишком уж любопытна. И еще один, известного назначения, пристроенный в изголовье кровати. Правда этот, похоже, не действовал. Набрасываться на Ольгерду князь не спешил. И вовсе не спешил.

Сидел.

Глазел.

А потом и вовсе зевнул, скотина…

…нет, будь ее воля, Ольгерда бы…

…воли не было.

Пока.

– Себастьянушка, – она прижалась к одеялу, чувствуя себя на редкость глупо. – Я так по тебе скучала… я… ты не поверишь, но я поняла, что все, что было раньше, это… это пустое… моя жизнь пуста без тебя…

Она всхлипнула и пустила слезу.

И еще одну.

Но слезы хвостатую сволочь не разжалобили.

– Я… я понимаю, ты злишься… я виновата… боги, я так виновата… – и руки прижать к трепещущей груди. Я люблю тебя…

– А я тебя нет, – сонно ответил Себастьян.

– Не важно! – Ольгерда не собиралась отступать. Не здесь. Не сейчас. – Моей любви хватит…

– На что?

…как он дожил-то до этаких лет? Его хотелось и отравить, и удушить, и еще поглумиться над телом. Ольгерда сделала глубокий вдох.

– Я понимаю, что ты не хочешь связывать себя узами брака… не надо… мы оба взрослые современные люди… к чему эти буржуазные пережитки…

– Эк тебя припекло-то…

Ольгерда постаралась выбросить эту фразу из головы.

– Мы можем быть счастливы вместе…

Князь испустил тяжкий вздох. И открывши оба глаза – на миг показалось, знает он все распрекрасно, и про нее, и про братца драгоценного, которому недолго осталось, но пока осталось, Ольгерде приходится выполнять его капризы, – уставился на Ольгерду.

Смотрел он долго.

Нет, не раздевая, будто вовсе не замечая ни ее наготы, ни шелкового белья, наготу эту подчеркивавшего. Он смотрел… с укоризной?

– Ольгерда, – наконец, произнес Себастьян. – Ты переигрываешь.

– Сильно? – она вдруг явственно осознала, что ничего-то не получится.

И разозлилась.

На Себастьяна… на братца ненавистного, которому Себастьян вдруг понадобился… и на себя тоже за неспособность отделаться от мужчин… а потом злость ушла.

А ведь и вправду…

…нет, сегодня же…

…она уйдет. И вернувшись к себе, скажет, что ничего не получилось… а вздумай он руки распускать,… что ж, среди ее поклонников всякие имеются, достаточно намекнуть, и исчезнет дорогой брат, словно его и не было… и странно даже, что это, вполне себе логическое решение старой проблемы, ей прежде не приходило в голову.

А потом… потом она уедет.

Куда?

Куда-нибудь, лишь бы подальше от этого серого унылого городка с его закостеневшими жителями, старыми сплетнями и старыми же сплетницами… а может… Порфирий с горя запил, но тем лучше… он оправится и… он нехорош собой, лишен всякой изящности и неманерен, похож на медведя-шатуна, зато просто-таки неприлично богат, и денег его хватит, чтобы примириться с недостатками.

– Изрядно, – признался Себастьян и, вновь зевнув, – вот же сволочь, знает, что теперь и Ольгерду зевать потянуло, поинтересовался. – Чего ты на самом деле хочешь?

– Свободы. И денег.

– А я при чем?

– В принципе, не при чем, но… меня родственник попросил, – приняв решение, Ольгерда не без удовольствия избавилась от маски. Если бы кто знал, как ее утомили эти маски. – Побыть рядом, приглядеться…

– Родственник, значит… приглядеться… и давно ты приглядываешься?

А вот теперь он разозлился.