Вернулся вчера из города после обеда часам к трем. И сразу попал в лето. Весны здесь, наверное, больше не бывает. Несмотря на усталость, я переоделся и сидел босым на террасе, греясь на солнце, ярком и обжигающем, как в Альпах. Такого солнца в Париже в это время не бывает.
Сегодня в первый раз из верхнего окна видел уток на воде. Они сидели парой прямо посредине водоема.
Ипёкшино, 27 апреля
День опять ясный, но свежее, чем вчера. По ночам становится даже душно, приходится открывать окно. Небо… я не могу им насытиться. Оно бывает здесь столь нежных голубоватых оттенков, с постоянной дымкой над самым горизонтом, да еще и подкрашенное палевыми тонами, а сегодня вроде бы вообще без облаков, что забывается всё трудное, дурное. Так было всегда, всю жизнь. Когда взгляд проваливается в таких небесех, смириться можно с чем угодно.
Ипёкшино, 28 апреля
Сегодня, еще ночью, стало свежо. Небо серое, с голубоватыми оплывами. Наверное, зарядит дождь. На рассвете впервые услышал петухов, – с фермы, которая находится за соседним поселком. Звуки принесло ветром, сменившим направление.
Ипёкшино, 30 апреля
Вчера был в городе. Было тепло. Хотелось побродить по улицам. Но от толпы устаю. Рад был вернуться, правда приехал только к двенадцати, считай ночью.
С утра было сыро. Но воздух чистый, свежий, без дыма. Ветер опять сменил направление.
Ипёкшино, 14 мая
С утра дождь, холодина. Но на мне загар. Всё внезапно позеленело. Тополя за оградой, загораживающие от глаз «серый» коттедж, высятся уже зеленой стеной. Когда вспоминаю, что приехал в морозы, когда всё здесь было завалено снегом, чуть ли не по край оград, теряю ощущение времени. В России время другое, это факт. Всё происходит слишком быстро. И жизни людей меняются с неимоверной скоростью. Многие из тех, кого помню по прежним приездам, кто уехал куда-то, кто заболел, умер.
Ипёкшино, 15 мая
Райское утро. Тихо, солнечно. Воздух хрустально прозрачный, свежий. Газоны ночью посыпали бриллиантовой крошкой. Утром выхожу на мокрую траву босяком – блаженство!
Любимое дерево – тополь. Сегодня это знаю наверняка, хотя давно догадывался об этом. Самое, пожалуй, простенькое, вряд ли красивое, но роднее нет…
* * *
Пару месяцев спустя, наткнувшись на эти записи, я впервые задумался всерьез, не стал ли я графоманом. Я не мог жить по-другому, не мог не писать. Всё равно о чем – о накрапывающем дожде, о сошедшем снеге, о выцветшем за день небе, о том, что вообще не знаю, о чем писать. Лишь бы была возможность стучать пальцами по клавишам с буквами или водить пером по бумаге.
Похожих записей я прочитал на своем веку сотни, тысячи страниц и сегодня мог с полной уверенностью сказать, что этот чтив, конечно, увлекает, особенно когда жизнь заводит тебя в тупик и ничем художественным насытиться уже не удается. Но придаются этому, дневниковым записям, люди, оторванные от реальности. Как например, император Николай II. На страницах дневников он мог пересчитывать зайцев, которых угрохал за одну охоту, – иногда их набиралось больше десятка, даже не верилось. Педантичные мегаломаны всех мастей, убежденные в своей гениальности, тоже свято верят, что кто-то будет читать их галиматью, не сегодня, так завтра, ни при жизни, так после. Но после чего? Какая всё же странная особенность человеческой природы – способность проектировать себя в бесконечность. Коренится же это даже не в вере в существование загробной жизни, а в каком-то прижизненном онемении, в отчуждении от мира реального и по сути от своего я. И как трудно потом от этой галиматьи переходить к настоящей живой прозе.
