– Вам хорошо и уютно. Где вы сейчас находитесь?
– Я в поместье моих родителей, – ответила женщина. – Горничная Таисия принесла мне новое летнее платье из розового муслина с цветочками. Ах, до чего же оно нарядное! Сегодня у нас будут гости – троюродный брат отца с сыном. Говорят, что младший невероятно хорош собой: черноволосый, кареглазый, стройный, как пирамидальный тополь. Матушка уже с утра загоняла дворню, хочет принять Павла Викентьевича и Евгения с должным уважением. А я предоставлена сама себе! Может, почитать французский роман? Или побродить по саду? Вишня в этом году уродилась столь обильная, что даже скворцы ею обожрались и брезгуют.
– Вы наклоняете ветку и обираете вишню прямо губами. Вам вкусно, сок скапливается во рту и брызгает красным на подбородок.
– Да, – засмеялась Елена. – Горничная суетится вокруг меня, чтобы я не замарала ягодой светлое платье. Ну, как же, указание барыни! А мне скучно ожидать…
– Вечер. Карета подъехала к крыльцу. Что вы ощущаете?
– Не знаю. Какое-то томление. Хочется убежать и спрятаться и в то же время взять его за руку.
– Евгения?
– Да. Мне кажется, что я люблю его.
– Прошёл год. Где вы теперь?
– Церковь. Свечи горят перед иконами. Я плачу и прикрываю лицо тафтой, чтобы никто не видел покрасневших глаз. Священник бормочет молитвы, а я слышу, как набат грохочет в моём сердце – бум, бум, бум! Боже мой, как больно! Больно хоронить того, кто любил тебя больше самого себя!
Слёзы потекли по её бледному лицу.
– Что случилось?
– Он погиб. Как сказали, шальная пуля. В его полку офицеры по пьяни развлекались стрельбой. Так глупо умереть – не на войне, не на дуэли, даже не на охоте, а по вине своего же товарища.
– Что было дальше?
– Через полгода меня выдали замуж за Алексея Каховского. Он уважаемый человек и желает мне блага, но мне… тошно быть рядом с ним. А когда он требует выполнения супружеского долга, я лежу, как бревно. Или как могильный камень. Ничего не чувствую, смотрю в потолок, жду, пока муж утолит свою страсть и слезет.
– Вы хотите стать матерью?
– Очень. Но, видимо, я прогневала Бога своим равнодушием к Алексею, и он наказывает меня бесплодием.
– А если бы на месте Каховского был Евгений? Какой тогда вы были бы с ним? Тоже каменной?
– Нет, нет, нет. Его прикосновения смущали меня, хотя и были невинными, но я хотела большего. И получила бы! За что Бог забрал его на небеса, за что?
– Вы слышите мой голос. Раз, два, три – просыпайтесь!
Елена открыла глаза и уставилась на мага.
– Сударыня, я помогу вам, – улыбнулся Альберт. – Послезавтра перед сном проследите, чтобы двери не были закрыты на засов. И постарайтесь эти дни удерживать в себе ощущения, от которых хочется быть ЖЕНЩИНОЙ, а не столбом, которым размечают дорогу. Я слышал, что русские придумали какую-то коломенскую версту.
– Да, сударь. Она длиннее обычной версты.
– Надо же. Прощайте. И до встречи.
«Я не Иисус Христос, – думал он, возвращаясь в гостиницу. – Но чудо для Каховской сотворить способен. Не зря я так обожаю женщин!»
Кто ветром не дышал,
Тот женщины не знает,
Тот жизнь не целовал в округлости грудей.
Обнажённая женщина, оживающая на картине, прорастала зелёными побегами, растягивала время, словно осеннюю воду, взламывала желанием бесстыжесть небес, пропахших яблоками и корицей, влюбляла в себя смерчи, добивающие молотом Тора последнего из великаньего племени, разбрасывала по миру детей – кукушатами, лососями, солнечными пятнами и кентаврами. Фелитта творила соитие Стихий, брачную ночь хинного дерева и смуглой женской кожи, кисти и холста, кедрового стланика и расщелины, садовой скамьи и кленового листа. Алекс терпеливо ждал, пока совершится очередное чудо по созданию чьей-то будущности и он усадит свою кудесницу на колени. И, возможно, не только на них. Литта прислонила картину к четырёхуровневой этажерке, вымыла кисти и засунула в синюю вазочку на подоконнике. Почему-то она никогда не оставляла творимую картину на мольберте, приземляя её паркетным полом.
