«Бог нуждается в равновесии, – подумал Альберт, – и поэтому предлагает людям выбор. Прямой или тайный, навязанный или принятый по собственному желанию».
Мороз вызвездил небо, и оно сверкало, словно рождественская ель, обвешанная шарами, пряниками, позолоченными орехами и атласными лентами. Кучер находчиво перебрался к костру сторожей и балагурил, приняв на грудь по маленькой. Ван Хоттен свистнул, и возок шустро подкатил к нему. Время было хрустально-застывшее, отделяющее прошлое от грядущего.
– Не хочешь узнать о судьбе своего подкидыша? – сказала утром Клео, нарочито серьёзно размешивая сахар в чашке с чаем. – Неужто любопытство не кусает тебя за пятки?
– Ещё как кусает! – согласился Альберт. – Если ты готова, то приступим.
Он погрузил своего «рыжеволосого чертёнка» в транс и приступил к расспросам:
– Ты видишь, кто родится у Елены?
– Да. Сын. Окрестят его в часовне, построенной на Охте, и имя дадут – Аркадий.
– Что ожидает его мать?
– Через два года Каховский-старший переберётся в иной мир, а молодая вдова будет растить сына в поместье родителей. Ещё через два года она выйдет замуж за полковника Икримова и проживёт с ним в любви и согласии тридцать лет. Родят троих детей. О маковом настое Елена и думать забудет.
– Славно! – потёр руки ван Хоттен.
– После разбитной Елизаветы недолго поцарствует курносый Пётр, поклоняющийся королю Фридриху и солдатской муштре. Его свергнет собственная жена, которой надоест быть приживалкой при любовницах супруга. «Золотой век дворянства» – так нарекут её правление, обожжённое амбициями полководцев и самозванцев, желающих занять трон, расцветшее науками и искусством, смешавшее немецкую рассудительность с русской азиатчиной. Её сын, Павел, начнёт ломать то, что напоминало дела матери, и погибнет в замке, который не убережёт от хладнокровия заговорщиков и от гордыни наследника.
– Зачем мне знать о русских царях, – недовольно буркнул Альберт, – если мы не останемся в России?
– Я иду по дороге твоих потомков, служащих своим императорам.
– Тогда продолжай.
– После Александра наступит время междуцарствия. Наследник, брат Константин Павлович, откажется от престола, и младшему, Николаю, придётся спешно перехватывать упавшие вожжи. И вновь бунтари из дворянских родов решат поставить шах и мат случаю, приведшему к власти не того, кем хотелось бы управлять. Декабрь 1825 года – странная битва, превратившаяся в избиение. Твой потомок, Каховский, должен будет совершить покушение на царя, но в последний момент откажется. Его и ещё четверых приговорят к четвертованию. Надеюсь, ты помнишь, что это? Но милостиво повесят. Да, я вижу! Грохот барабанов, оглашение приговора, намыленные верёвки и… пять болтающихся тел, судорожно дёргающих ногами. Один сорвался! Помилование и каторга? Но нет! Его вновь заталкивают в мешок и отправляют в петлю. Вешали пятерых, и покойников должно быть ровно столько же – для отчётности. Всё, на этом прерывается твоя связь со страной богачей и нищих, церковной благодати и ловкой распущенности, живых людей и марионеток.
– Просыпайся, девочка. Хватит бродить среди теней.
– Четвёртая дверь закрылась, – сказала Фелитта, обнимая за шею Алекса. – За нею мы оставили себя – мага ван Хоттена и его ученицу, непокорную Клео.
– Ты так и не полюбила меня, девочка? – спросил Алекс, целуя Литту в висок. – Неужто я не сумел обольстить тогда твоё лохматое Высочество?
