Или это просто наступающие сумерки?
Он побродил возле дома Марты Леманн, его будущей клиентки, поглядел в окна – они были занавешены такими плотными гардинами, что разглядеть ничего внутри было невозможно, несмотря на уже зажженные в комнатах лампы. Еще Михель попытался познакомиться с местным кошаком. Кошак был рыж и нагл, с ободранным правым ухом, и на все предложения Михеля свести знакомство поближе только зыркал зеленющими глазами и презрительно дергал хвостом. Явно чуял, что именно спрятано в сумке. Впрочем, содержимое сумки горячего желания подружиться тоже не изъявляло.
Сноловки и коты – звучит еще нелепее, чем коты и мыши. Ну еще бы, как он мог забыть.
Михель вернулся сюда утром, таким же ярким и прозрачным, как весь вчерашний день. И кошак обшипел его, сидя на столбике ворот, а яблони, когда он проходил по дорожке к дому, осыпали водопадом ледяных капель. У капель был странный горьковато-сладкий вкус.
Дверь открыла женщина средних лет, в простом клетчатом платье и льняном фартуке. Забранные на затылке в пучок темно-русые волосы, невыразительное лицо, с которого будто вытерли влажной губкой все краски.
– Марта Леманн – это вы?
– Это моя дочь. Это она выиграла. Проходите, – сказала женщина и отступила назад, в глубину прихожей, прижимая руку к груди, как будто Михель был почтальоном, принесшим дурную весть.
Михель переступил порог. Вчерашний кошак шмыгнул между ног, унесся вверх по лестнице. Сноловки в ивовой плетенке, упрятанные на самое дно сумки, возились и едва слышно попискивали. Беспокоились. Или были просто голодны.
– Ее комната наверху, она вас ждет. Мейстер ловчий…
– Меня зовут Штерн, – не оборачиваясь, сказал он.
– Позвольте мне спросить, мейстер Штерн…
– О желаниях вашей дочери я буду разговаривать только с ней. И не сомневайтесь, любое ее желание будет исполнено. Даже если она пожелает прыгнуть с крыши и свернуть себе шею.
– О нет, мейстер Штерн, – она слабо улыбнулась и покачала головой. Как будто хотела ему показать: дочь ее умница, таких глупостей ей и в голову не придет. – Я не об этом.
– О чем же тогда, мистрис?
Они стояли в дверном проеме, таком тесном, что Михель ощущал на своем лице дыхание женщины. Оно пахло яблоками.
Яблоками, черт его побери совсем.
Он уперся в косяки руками и наклонился к ней – так близко, что если бы они были не одни, любой назвал бы это непристойным.
– Говорят, мейстер Штерн, что потом они… становятся не такими. Совсем другими. Совсем, мейстер, поймите меня.
– Я… понимаю.
– И как я буду жить после этого?!!
Сноловки в ивовой плетенке, упрятанные на самое дно сумки, возились и едва слышно попискивали. Беспокоились. Или были просто голодны.
– Не тревожьтесь, – сказал он, поддергивая сумку. Удавить бы этих тварей, бросить все к дьяволу, уйти из этого дома, уехать из города и навсегда забыть все то, чем он занимался последние несколько лет. – У вас все будет хорошо. Вы даже не вспомните, что так волновались.
– Здравствуй. Тебя зовут Марта Леманн?
– Да, мейстер.
– Ты знаешь, кто я такой и почему я здесь?
– Конечно, мейстер.
– У тебя есть сокровенное желание?
Она молчит и опускает глаза. Голубоватые, почти прозрачные веки с длинными рыжеватыми ресницами.
Марте Леманн пятнадцать лет. Угловатый некрасивый подросток: бледное лицо с неправильными чертами и россыпью крупных ярких веснушек. Мышиного цвета волосы, заплетенные на висках в две жидкие косицы. Нелепо торчащие острые ключицы и лопатки, как рудименты крыльев; строгое платье с плоеным воротничком не в силах спрятать изъяны фигуры.
