Позже мало кто понимал, что происходит. Магнитофон продолжал реветь, и вот тогда, именно в те минуты, между Ниной и Магулиным зажглась какая-то звездочка… В полутьме, в бликах то затухающих, то разгорающихся свечей Магулин впервые толком разглядел, какая вообще из себя эта скромница Нина, – а она, Нина помнит это
очень хорошо, с охотой, с обжигающим душу бесстыдством (ведь стыдно должно быть перед Санькой хотя бы! – но нет, не было стыдно, наоборот – злобно, мстительно было, вот странно-то!) пошла ему навстречу, они оба чувствовали, что их потянуло друг к другу, и слава Богу, что темнота, что Санька уезжает, это даже хорошо, пусть уезжает, надоела, истерики ее надоели, капризы, сумасбродство; танцевали кто с кем хотел, а руки Магулина невольно тянулись к Нине, прикосновения к ней обжигали, она улыбалась, ей хорошо было по-настоящему, она чувствовала себя царицей, повелительницей, вокруг мельтешили, танцевали, пели, кричали, ей было наплевать на всех, она – выше, она – над, пришла наконец ее минута, это с ней, а не с Санькой сейчас Магулин, он раб, она повелительница, потушили несколько свечей, осталась единственная, мерцающая, шепот, объятия, они с Магулиным в углу, она отдается поцелую, ей хорошо, не стыдно, к черту все…
И вот тут-то и раздался звонок в дверь.
Как громом всех оглушило.
Страшного, конечно, ничего. Но…
Звонок повторился. Настойчивей.
Кто-то догадался, подбежал к двери:
«Кто там?»
«Магулин здесь живет? Это Скоробогатов, меня Неврозова пригласила. И жена моя у вас…»
«Минуточку…»
Эта «минуточка» длилась минуты три-четыре. Сначала вырубили магнитофон, включили свет, вскрики, ахи. Ниночка, поправив прическу, неверными движениями подошла к двери, стала греметь цепочкой, щелкать замками, наконец дверь открылась. Скоробогатов стоял в коридоре бледный, белый, в бисеринках пота на лбу (у него был жар, под сорок). «Знаешь, я решил все же приехать… Саня так просила. Кажется, даже обиделась на меня… И я подумал: неудобно… Взял такси…»
«Проходи, чего ты…» – пригласила его в квартиру жена. И вот когда она делала приглашающий жест, Скоробогатов посмотрел на жену внимательней. Он пока еще ничего не понимал.
«Вот здесь застегни, – показал он на молнию. (Нина была в джинсах.) – Ты чего это, Нина?»
Тут из полутемной комнаты стал вываливать в прихожую разномастный и разношёрстный народ, все распаренные, краснолицые, одетые небрежно; заходи, Скоробогатов, будем прощаться, эх, Скоробогатов, прощаться так уж прощаться с Санькой!
Он шагнул в комнату, на столах бедлам, все кувырком, свечи горят, в проеме двери, ведущей во вторую комнату, Скоробогатов увидел на кровати Саньку Неврозову, увидел – отвел глаза в сторону… К тому времени Санька была не одна, рядом с ней пластом лежала какая-то девица, и тут Скоробогатова, когда отводил глаза в сторону, разом пронзило: во-он что здесь происходит… Он вспомнил, как долго ему не открывали, вспомнил жест Нины, не застегнутую на джинсах молнию, всеобщее возбуждение, распаренные лица – и ему стало все ясно. Вон тут чем занимались, и, значит, Нина тоже. Скоробогатов молча стоял, напротив него за столом сидела Нина, с краю сидел Магулин, на постели продолжала валяться Санька Неврозова, все, кажется, освоились со Скоробогатовым, привыкли, зажженных свечей вновь осталось мало, пот бежал по лицу Скоробогатова ручьями, его душил жар, колени дрожали, а сердце стучало тяжело, медленно… Он громко сказал Нине (правда, слова его прозвучали не очень убедительно при общем шуме):
