– Возьми пушку, – хладнокровно приказал Люк Палмер.
Вик спокойно сморгнул с века дорожку собственной крови, сосредоточившись на падении дождевых капель, доносимых порывами ветра и кажущихся серебряными брызгами; на стоне хрупких стен, качаемых ураганом; и на скрипе стрелы…
И тогда он вспомнил.
Было у него одно преимущество: то, что отличало его от белых. Всё это время он не признавал в себе того, кем родился. Он всегда говорил о себе так тихо, что едва слышал собственный голос. Глядясь в зеркало каждый чёртов день, он мечтал срезать эту смуглую кожу и эти длинные волосы. Он был бы рад скальпировать себя, снять свою шкурку и надеть другую. Ту, в которой жить будет попроще.
Но пришло время всё изменить.
Майк взял пистолет у Люка и нацелил его на Виктора Крейна. Люк улыбнулся, медленно кивая ему. «Давай, – молча подначил он этими кивками и отступил назад. – Сделай это. Сделай – потому что краснокожий ублюдок этого заслуживает».
В тот момент Вик, сталкивавшийся с ненавистью и небрежением целую жизнь, вдруг понял, как выглядит нечеловеческая жестокость.
– Бам, – прищурившись, сказал охваченный чувством непререкаемой власти над чужой судьбой Майкл и спустил курок.
Ещё одна пуля взвизгнула и отрикошетила от стены чуть левее Крейна. Эта пуля была не резиновой, что привело в восторг всех, кто его травил и гнал, как зверя. Но Виктор Крейн больше не прыгал, не увертывался, не плясал. Он лишь холодно посмотрел на Майка, Эдди, Люка и других, на все эти радостные, озарённые азартом лица, до которых ещё не дошло, что они хотели натворить.
И, развернувшись, он коротко разбежался и прыгнул прямо на кран. Обошёл кабину по внешнему краю, по узкому откосу шириной меньше чем полстопы, с такой лёгкостью и быстротой, что кто-то выкрикнул вслед:
– Мать твою!
– Ничего себе…
Люк скрипнул зубами и выхватил у оцепеневшего Майка пистолет. Он подскочил к краю пропасти и дважды выстрелил по убегающей в дождь фигуре. Ему не повезло. Промазал! Косой дождь прикрывал Вика Крейна, ветер заслонял его ливневой пеленой. Вик не бежал: летел, не боясь сорваться. Он знал, что гонка продолжилась. Только теперь это гонка не на жизнь, а на смерть.
И тогда Майк подался следом. Он часто лазал по заброшкам и был неплохо подготовлен физически, так что перескочил кабину, пусть не так легко, как Вик, но умело, и помчался за ним. Он достал из кармана куртки простой складной нож с чёрной рукояткой.
Вслед ему кричали: «Не надо, остановись, вернись, ты сорвёшься…», но он не слушал. Его обуяли азарт и гнев. Он гнался за призраком, в которого превратился несущийся по стреле индейский парень, набравший внушительную скорость, и предвкушал, как схватит его за плещущую по спине косу и обреет, изобьёт, сделает из его лица кровавую кашу, размозжит ему голову, раздавит яйца, превратит нос в осколок посреди физиономии. А потом сможет утолить нечеловеческую ярость внутри себя. Что будет после, Майк даже не думал.
Им овладел свирепый инстинкт охотника.
Они летели по качающейся мокрой и скользкой стреле, не боясь сорваться. Вик был уверен в том, что делает. Его охватило странное чувство: будто когда-то он уже бежал так, только не здесь, не в этом месте, не в этом времени. За его плечами тоже выл ветер и били молнии. Он услышал, как Майк закричал, пытаясь заглушить дождь:
– Когда догоню, сволочь, – зарежу!
Но двигался Вик не как до этого, на стройке. Что-то придало ему сил. Бег стал техничным и ровным. Он заметно ускорился, и, разогнавшись по сужающейся стреле, где места в ширину хватало только для одной ступни, посмотрел вниз и не дрогнул от страха. Он знал, что сегодня не сорвётся.
