– Послушайте, мистер Саммерс, – Питер говорит медленно, едва ворочая языком. Словно завороженный, он не может отрывать взгляда от застывшей в тени здания фигуры. – А кто эта женщина?
– Какая женщина? – хмыкает тот и тоже подходит к окну. – Вы никак перебрали чего, мистер Болдер? Так я вам вроде как чай-то без виски наливал. Али вы ещё до приезда хряпнули?
На мгновение он поворачивается к бородатому сторожу и хочет высказать тому всё, что о нём думает – о его грубоватой манере говорить, о беспардонности и о том, что именно из-за его любви рассказывать обо всём едва ли не с сотворения мира он здесь и застрял. Но точно так же застревают и слова у него в горле.
В нос бьют запахи табака и цветов болиголова. Рыбой уже не пахнет.
– Та женщина, которую я только что видел у самого леса. Там, где стоит единственное уцелевшее здание, не считая вашей сторожки. Часовня, судя по всему.
– Да ну бросьте вы, – Саммерс смеётся, наливает себе ещё целую кружку чая и на этот раз добавляет в неё виски. – Нет здесь никого, кроме нас с вами. Уж меня-то не пытайтесь припугнуть детскими шутками.
Питер молчит. Вновь смотрит в окно, но на этот раз никого не видит – молнии вновь и вновь перечеркивают небеса яркими всполохами, но у каменной постройки близ густого леса никого нет. Деревья всё так же гнутся под напором сильного ветра.
Он уверен в себе. Он знает, что не сошёл с ума. Должно быть, во всём виноваты нездоровая атмосфера этого места и его разыгравшееся воображение. А может быть, всё дело в растущем повсюду болиголове. Когда-то он слышал о том, что это растение ядовито, но понятия не имеет, достаточно ли вдохнуть его аромат, чтобы отравиться.
Голос разума подсказывает, что нет.
– А я думал, это вы пытаетесь меня напугать, мистер Саммерс, – Питер чувствует, как в нём ни с того ни с сего просыпается ярость. Слепая, ничем толком неоправданная злость. Ему хочется вскочить на ноги и столкнуть со стола стоящую на нём посуду, оттолкнуть в сторону своего собеседника или даже приложить того головой о ближайшую стену. Ничего этого он не делает – всего лишь кривится и с подозрением щурится. – Вам наверняка не хочется оставлять эту работу. Как вы там выразились? Это память о вашем отце. Не выгодно ли вам любыми способами сорвать предстоящую сделку?
Питер не понимает, зачем об этом говорит. Собственные слова кажутся неуместными, глупыми. Какой в этом смысл? Почему он вдруг начал сыпать обвинениями? Язык словно слушается вовсе не его. Его будто отравили тем поганым чаем.
Но он точно знает, что злится. Он в ярости.
– Вы никак головой ударились, мистер Болдер, – ему кажется, что сторож смёется над ним. – Мне ж за неё никто даже не платит. Я тут, что называется, по своему желанию.
– То есть я прав?
– Вам бы уши почистить.
И всё-таки он его бьет. Одним ударом сбивает со того всякую спесь, сверкает глазами, когда на разбитых губах сторожа выступает кровь. Хватается за горячий чайник – покрытая копотью сталь блестит в тусклом свете единственной лампы – и несколько раз ударяет им по голове, поджимая бледные губы. Брызги крови пачкают стены, оседают на его руках и попадают на его футболку.
Собственный смех он слышит будто бы со стороны. Да и в искаженное от страха и боли лицо Саммерса смотрит не он. Не он заглядывает в его потухающие глаза. Нет, вовсе нет.
Очередная молния бьёт точно в деревянную сторожку.
