Ложь - страница 3

Лиля проводила его восторженным взглядом, а он даже не повернул голову в её сторону, хотя ещё пару дней назад обещал изничтожить. Что-то странное ощутила она внутри себя, как-то иначе застучало сердце, ком образовался в горле и томление какое-то внутри началось, похожее на волнение, почти как пред серьёзным экзаменом. Ей хотелось смотреть на Гену, хотелось вдыхать его запах и очень сильно хотелось прикоснуться к нему. Откуда она могла тогда знать, что именно так даёт о себе знать любовь. С каждым днём это жгучее чувство усиливалось, особенно невыносимы были ночи, когда непонятные мысли роились в голове, не давая уснуть и причиняя почти физическую боль. Лиля ничего не ела, забросила все свои кружки и секции, начала отставать по предметам и даже немного похудела, чем вызвала ещё большую зависть у девчонок, но всё безрезультатно – для Гены она словно не существовала. С каким удовольствием и благоговением восприняла бы она его прежние приставания, стерпела бы все унижения, даже не заплакала, если бы он снова пнул её ногой по заднице.

В конце четверти не выдержала классная руководительница, ведь падение её любимой ученицы, затянулось и все показатели были нарушены: в журнале сплошные трояки, да и то лишь потому, что учителя жалели бывшую круглую отличницу, отказы от запланированных олимпиад и уже третий выговор от директора школы.

– Таня, останься. Ты же всё знаешь. Помоги мне, – взмолилась Раиса Олеговна, дождавшись пока все ученики выйдут из класса. – Что случилось с Зайцевой?

– Влюбилась наша Зайцева, – поправив чёлку, ответила та.

– И кто же этот счастливец? – иронично спросила классная.

– Кравченко.

Раиса Олеговна удивлённо взглянула на Таню.

– Мы тоже в шоке, но у неё планка окончательно упала. Ничего не хочет слушать.

– А он?

– Ноль внимая. Даже задирать её перестал. Раньше хоть Сисяндрой обзывал.

– Таня, что ты такое говоришь? – классная попыталась включить добродетель.

– А что, Раиса Олеговна? Вы видели какие у неё сиськи отросли? Загляденье! Правда ведь?

– Да, Свиридова, упустила я, что-то в вашем воспитании. Думаете чёрт знает о чём, вместо того, чтобы заниматься. Напридумывали себе любови всякие, страдают они, видите ли. Рано ещё.

– А кто нам про Ромео с Джульеттой рассказывал?

– Так то когда было… И не путай литературу с реальностью.

– А знаете как хочется… путать. Я вот смотрите какая, – Таня повертелась, – а до сих пор одна, пацаны даже подходить ко мне боятся. И зачем мне эта красота. Все всё равно втихаря пялятся на Лилькины сиськи. А ведь в ней ничего нет кроме этих сисек.

– Может быть поговоришь с Кравченко? – сменила тему классная. – Пусть выведет Зайцеву из ступора, объяснит, что ей ничего не светит или ещё что-то… Класс и так скатился на самое дно из-за её неуспеваемости.

– Вы что хотите, чтобы Лилька с крыши сиганула?

– Всё, иди отсюда, Свиридова, – раздражённо произнесла Раиса Олеговна, – никакой от тебя пользы. Мелешь всякие глупости. Лучше я родителей её вызову.

– Ну-ну, – скептически ответила Таня, и вышла из класса.

Запись в дневнике испугала Лилину маму. Она не часто заглядывала в него, вернее совсем не заглядывала. Какой смысл, там и так всё время были одни пятёрки. Да и на дочь она не особо обращала внимания. С утра до ночи работа как и у отца: утром поцеловали ещё спящую, вечером поправили одеяло на уже спящей, вот и вся любовь. Всё делала бабушка: кормила внучку, провожала в школу, встречала, отводила на секции, укладывала спать. И только двадцать дней в году родители проводили вместе с дочерью, валяясь на пляже где-нибудь в Алуште или Гаграх. Знали бы они, что Лиля именно это время ненавидела больше всего. Когда была маленькой, ещё более менее, а как подросла, эти поездки в курортное пекло превратились в настоящую пытку. Раздражало всё: душный курятник, в котором они жили, бесконечные очереди в столовую за кислым борщом, невкусными котлетами и компотом, который вонял грязной тряпкой. Отцу было хорошо, он после всего этого выпивал несколько стаканов сухого вина, немного плавал в море, а потом укладывался на топчан и мгновенно засыпал, а мама, накрывшись полотенцем, чтобы не обгореть, одним глазом следила за дочкой, которая ковырялось совком в камнях, а другим за мужчинами, выходящими из моря в мокрых плавках. Но полотенце не спасало, и уже на следующий день её плечи и грудь покрывались волдырями и оставшееся время отпуска мама боролась с ожогами, обильно намазывая себя кефиром и скулила по ночам от боли, отец же загорал до состояния негра, методично подставляя обжигающим лучам все участки тела, где ещё проглядывались кусочки нетронутой солнцем кожи.