– Ты?..
– Как ты догадалась?
Мы молча смотрели друг на друга.
– Ты почему ушла, не дождавшись меня? Я же сказал, что скоро приду.
– Думала, что ты меня бросил. Я так подумала…
Боль… Боль в желудке наконец стала уходить. Я ее, боль в смысле, уже не слушал. А слушал свою любимую… Она смотрела на мое лицо, которое все еще лежало на ее плече, и улыбалась.
– И куда это мы едем? – спросил я.
– К тебе…
Вот так просто…
– К тебе… У тебя ведь дома никого?! Да?!
И склонив голову набок: – А?
И мне показалось, что это первый день моей оставшейся жизни.
Она внимательно на меня посмотрела:
– Я выберу самое красивое платье твоей мамы и надену его для тебя…
Я улыбнулся.
– И дай мне руку, а то ты опять исчезнешь, и я потеряю тебя навсегда…
Но имя… Как же ее звали?..
Устал!
Серьезно! Устал думать, устал писать… И Хана еще…
Каждый раз она выдает перлы.
Вчера она выдала в очередной раз:
– Если ты не знаешь, как это описать, значит, ты не писатель.
Вот так! Не писатель – и все!
Я вспоминаю…
Она выходит из комнаты… На ней темно-зеленое бархатное платье с красной брошью в виде цветка. Я поражен… Я никогда не видел на маме это платье.
– Где ты его нашла? – изумленно спрашиваю я.
– Где, где… В шкафу.
Она осматривает себя в зеркале, и по-моему, ей нравится.
Платье на ней короткое и широкое в талии, но, что удивительно, выглядит она в нем великолепно. Есть девушки, которые украшают мир, что бы они ни надели. Даже такое зеленое безобразие.
– Ну, скажи, ведь мне идет зеленый цвет? Правда? – склонив голову набок, спрашивает она. – Мне очень хочется тебе сегодня понравиться…
Левой рукой она держит подол платья, пока правая за спи ной. Затем она медленно достает правую руку, и, как у волшебника, в ней оказывается черная мужская шляпа. Она кокетливо надевает ее на свою рыжую голову. Берет гитару, садится на журнальный столик, кладет ногу на ногу и смотрит на меня.
– Спою тебе песенку, – решает она.
– Так ты еще и поешь? – изумленно спрашиваю я.
Она не удостаивает меня ответом. Пробует пару аккордов на гитаре.
– Какую? – улыбаясь, спрашиваю я.
– Тум Балалайка.
– Ты не знаешь идиш.
– Знаю! Слушай и наслаждайся…
– Тум Бала, Тум Бала, Тум Балалайка, Тум Бала, Тум Бала, Тум Бала…
И слушая ее, я, как всегда не вовремя, подумал, что литература, живопись, музыка, искусство вообще сводятся к нескольким жизненным понятиям, о которых мы вольно или невольно постоянно думаем: это любовь, жизнь, смерть и… боль, сопутствующая всему этому. Всего четыре понятия! Вот из чего и состоит наша жизнь. И что интересно… Что такое любовь и смерть, мы знаем, как нам кажется. А вот жизнь… Что такое жизнь? Или в чем ее смысл? Или зачем мы живем? Я не думаю, что мы знаем…
– Тум Балалайка, Шпил Балалайка, Тум Балалайка, Тум Бала…
И еще… Нам нравится то или иное произведение, если оно близко нам по переживаниям. Мы смотрим, слушаем, читаем, и мы плачем, смеемся, завидуем, хотим быть там, с ним или с ней… или умираем вместе с ними… И думаем, может быть, вот в чем смысл всего этого… вот в чем смысл жизни… Или нет?.. И опять сомневаемся, если оно не объясняет нам, что такое жизнь А боль… Боль – это другое… Боль не надо объяснять, она всегда с нами…
«Всю жизнь моей навязчивой идеей была боль, которую я писал бессчетно», – говорил Сальвадор Дали.
Слушаю, как она увлеченно поет…
А ведь все очень просто! Доходит до меня…
Жизнь и боль – это когда она, рыжая, в темно-зеленом платье не по размеру, с черной мужской шляпой на рыжей голове, сидит на темно-коричневом журнальном столике и, скрестив великолепные ноги, перебирая на гитаре аккорды, читает мое любимое стихотворение Захаровой…
