Он посмотрел на нее и спросил:
– Да что с тобой? Ты как будто прощаешься со мной…
И… Он очнулся… Он в кафе…
– Мой стол и мой кофе… – сказал он в пространство.
И с тоской посмотрел на девушку…
Я вспоминаю…
У нее очень белая кожа… Рыжие, почти красные волосы… Веснушки и необычный разрез глаз…
Мы в кинотеатре.
Я представляю…
Она сидит у меня на коленях и пьет красное вино прямо из бутылки.
У нее плохо получается. Вино выливается из ее губ на мою рубашку на мои штаны, на мою душу… И я красный, вонючий и пьяный.
Я хочу поцеловать ее полные, липкие, красные губы и, не отрываясь, смотреть в ее глаза. В глаза со странным необычным разрезом…
И я целую ее губы… И я смотрю в ее глаза…
И они увеличиваются, увеличиваются, увеличиваются… Становятся огромными, заполняя весь экран…
Только вот как же ее зовут?
И опять кафе…
Она все еще везде…
Он следит за ней боковым зрением, не поворачивая головы.
Оглянулся… Кафе… Полупустое кафе… Посмотрел на девушку.
Невероятно красивое создание… Смотрит по сторонам. Ищет того, к кому она пришла. Неужели она не видит, что кроме нее и меня в кафе никого нет? Она сидит за каждым столом… Очередь за кофе состоит только из нее… И девушки за стойкой… Которые делают разные кафе-латте – это все она…
Я представляю…
Театр… Сцена… Красные, желтые, оранжевые цвета…
Девушка из кафе в порванном желтом платье и босиком. Прижимая руку к груди, с театральным выражением говорит:
– Ты уверял, что я хорошо пишу, верно?! Вот что я писала для тебя… Дорогой…
Читает:
– Я знаю, ты меня не любишь. И знаешь почему? Как сказала одна семилетняя девочка, любовь – это когда папа видит маму утром без макияжа или вечером уставшей после работы, и все равно говорит, что она умнее и красивее, чем Мерилин Монро, целуя ее. А для тебя любая девушка, даже если она глупая и неинтересная, лучше и красивее меня. – И склонив голову набок: – И ничего поэтому сделать нельзя… Любимый!
Она отворачивается от него, и одинокая, крупная слезинка катится по ее щеке.
Первый актер подходит к ней, ладонью обнимает ее мокрую щеку, осторожно губами дотрагивается до ее полуоткрытых мягких губ… Целует.
– Обними меня, – просит она.
– Тебе холодно?
– Мне всегда холодно, когда ты рядом, но не со мной.
– Я с тобой…
Помолчали.
– Когда я родилась, Бог сказал, что я не буду счастлива.
– Какая глупость!
– И ничего не глупость! Может, у Него настроение было не очень… И Он сказал: «Да! Ты будешь несчастлива». И может, Он потом пожалел, но было поздно. Он уже сказал….
– Кто?
– Бог.
Первый актер улыбнулся.
– Смеешься?
В ответ он утвердительно махнул головой.
И глядя на него, она осторожно говорит:
– Знаешь, мне иногда с тобой страшно… – Она вопросительно смотрит на него. – Я не знаю твоего прошлого. У тебя есть оно?
– Есть, но я его не люблю!
– Ты когда-нибудь мне расскажешь?
– Нет! Незачем… – И обращаясь в зал: – Нельзя брать прошлое с собой и нельзя оглядываться, от этого умирают…
Занавес падает. Мы слышим жидкие аплодисменты. Одинокие крики «Браво!»
Занавес поднимается, и они втроем кланяются под робкие аплодисменты.
Кафе…
– Она делает вид, что не видит меня. Глупая… Но я ведь чувствую… Она обращает на меня внимание, даже когда смотрит мимо. Ха-ха-ха! Я умный… Я чувствую… – И глядя на нее неожиданно: – Я так часто вспоминаю тебя… А может, не тебя, а то время, когда я был с тобой. Помнишь? «Дяденька шофер, остановись в этом селе, а то мне еще три километра пешком идти». Это когда мы летели в том кукурузнике. Самолет был старый, пассажиров человек десять, и сидели мы на скамейке которая шла вдоль борта самолета. Я никогда такого не видел, дверь в кабину самолета была открыта, она болталась и скрипела. «Дяденька шофер… Ну пожалуйста!» – кричала она летчику через наши головы. С тобой была истерика. Ты никак не могла поверить, что это происходит наяву. И что это самолет а не трамвай. Никаких кресел, одна скамейка на всех, и эта девчушка с дрожащим голосом в шуме моторов, и трясло нас неимоверно.
