. Все занервничали, стали гадать, откуда могли прийти воры. Ложились с плохим настроением. И на этот раз между Лёшей и Леной протиснулся Серёга.
Рано утром проснулись от криков Валеры, который вышел на минуту в туалет. Он залез обратно, больно наступая коленями на тела в спальниках, и всех перебудил:
– Там лось. Ло-о-о-о-о-ось! А-а-а-а-а-а-а-а!
Лена выглянула из тамбура. Мимо костровища пролетел сохатый, прижимая к брюху тонкие сложенные пополам ноги. А на рогах у него болтался купальник Calvin Klein и чьи-то салатовые плавки.
После завтрака предстояло главное восхождение. Группа медленно набирала высоту. У Лены началась одышка, кололо бок. Ботинки натерли большой палец. Чем выше поднимались, тем больнее было дышать полной грудью, появился привкус крови. И к чему этот героизм? Эта необъяснимая жертва? Роман Григорьевич крикнул через плечо: «Самурай не знает цели, у него есть только путь». Вокруг уже не было никакой растительности, их окружала черная каменистая земля и грязные половики снега, на которых можно легко поскользнуться. Лёша шел впереди и подавал Лене руку. Через пару часов вся группа наконец добралась до плато. Перед ними открылся вид на черно-белые пики гор, как будто стая косаток плыла по океану. Казалось, что под ногами стелется туман, но это был не он. Туманом притворились облака, которые в прямом смысле теперь можно было потрогать рукой. Волосы намокли, лицо как будто кто-то облизал, но в этот момент Лена почувствовала, что находится на своей самой главной вершине. Все ее внутренние пружинки распрямились, захотелось остаться здесь навсегда.
Спускаться было непросто, но все же легче, чем восходить. Лена отстала от Лёши, несколько раз больно ударилась о камни. В самом конце спуска она совсем потеряла равновесие и проскользила на попе несколько метров. Слезы выступили даже не от боли, а от обиды, что цель была так близко, но она не удержалась. Лёша увидел ее всю в грязи, с клочками травы, прилипшей к штанам, и обнял так крепко, что ребра захрустели. Плотину прорвало. Лена завыла в голос, и это были самые сладкие слезы в ее жизни. Ей больше не хотелось ничего контролировать. Молча дошли до места, где нужно было разбивать лагерь. Пока остальные разбирались с брезентовой ярангой, Лёша достал теплые куртки, взял Лену за руку и повел в лабиринт между сосен. Они, потные, уставшие, завалились прямо на пряную хвою, еле стянули влажные вещи. Мошки атаковали незащищенные части тела, корешки впивались в спину. А потом сидели по-турецки и смотрели на звездную сыпь. Никто их не искал.
Сахалинский часовой пояс все еще выдавливал из Лены последние силы. Утром она почувствовала себя младенцем из племени майя – их голову тоже стискивали прессом, чтобы та приняла остроконечную форму, как символ плодородной кукурузы. Кое-как придя в себя, Лена решила, что пора действовать без посредников, – заскочила в офис, а потом направилась в ДК. Ее то и дело окружали стайки визжащих детей, которых сзади подгоняли родители. Без сомнения, это было самое красивое здание в городе, построенное в стиле сталинского ампира, с выщербленными ступенями, светлыми колоннами и двумя круглыми барельефами на фасаде: на одном – сноп сена, на другом – арфа. Над входом висела растяжка: «Шубы из добротного мутона». В вестибюле пахло краской, старый паркет скрипел, как расстроенная виолончель, полукруглые окна прятались за лиловыми портьерами с многослойной драпировкой. У Лены защемило сердце от ностальгии. Вот-вот из-за поворота выйдет нетрезвый худрук Голобородько и позовет на репетицию. По этажу разносилось: «И р-р-раз, носочек тянем, и-и-и два, Маша, опять ворон ловишь, и-и-и раз…» На стене – расписание кружков, детские рисунки с видами Крюкова и доска почета «Передовики КультТруда»: женщины сфотографированы в жабо и кокошниках, мужчины – в бабочках.
