Лук на подоконнике и верба под столом - страница 2

Всё детское человечество делилось на две половины: тех, кто сначала выедал изюм, и тех, кто в первую очередь объедал сдобу вокруг изюмин. Я принадлежала ко второй партии – оставляющих самое вкусное на потом. Когда тесто было объедено, в его кружевных остатках чудом зависали крупные разбухшие изюмины. Они были наградой за правильно выбранную стратегию. Увы, изюма всегда было мало. «Кто эти люди, бросавшие в чаны с тестом такие жалкие крохи лакомства? – думала я каждый раз. – Вот вырасту, буду есть один сплошной изюм». И иногда ещё мак, которого тоже всегда было «кот наплакал» в булке-конкурентке – с чёрной полоской зёрнышек шириной с молнию посередине сдобного живота булки.

В магазине булочки лежали на деревянных подносах. В отличие от простых смертных хлебов, под этих аристократок подстилали коричневую вощёную бумагу, что придавало им шарм пирожных. Помнится, в ассортименте были еще ватрушки, марципаны, сметанники, ром-бабы, сочники, но я никогда не изменяла своей пухлой подружке.

Не сказать, чтобы советская жизнь времен развитого социализма была богата разнообразием мебели. Господствовавший мебельный минимализм соответствовал крошечным размерам хрущоб, напоминавших в свою очередь домик дядюшки Тыквы из популярного в 60-е годы анимационного фильма «Приключения Чиполлино». С улюлюканьем новичка он изгонял из мизерных пространств тяжеловесов прошлого: громоздкие сундуки, толстозадые буфеты, обеденные столы, массивные гардеробы, вешалки-шкафы, вальяжные кресла. В новом времени эти мастодонты оказались так же уязвимы, как животные-гиганты типа слонов и носорогов. Но, по счастью, некоторым удавалось отсидеться – в квартирах ностальгирующих элементов или на дачах.

Наш буфет жил у бабушки с дедушкой на кухне и занимал там генеральское место. Это был большой ларец с добром, нажитым непосильным трудом. То есть с самым скромным из наискромнейших набором необходимого. В пузе буфета проживали тарелки всех мастей, салатницы, селедочница, блюда и другие крупные особи. Супница у нас отсутствовала как класс. На полочках вверху, закрытых стеклянными дверцами, стеснительно квартировали: чайный сервиз, разномастные чашки, блюдца, фужеры, рюмочки, стаканы, вазочки на ножках для варенья и розетки цветного стекла для него же. На самом верху гнездилось несколько ваз для цветов.

А вот посередине в талии буфета на самом почётном месте с зеркальным задником обосновались фарфоровые фигурки. Их семейная значимость была подчёркнута кружевной салфеткой, на которой они достойно почивали. Скажу сразу, слоников не было. Из того, что помню: лыжница в шапочке, обнимающая лыжи, юный пограничник с овчаркой тоже в обнимку, белолицая цыганка в цветастых юбках в изгибе танца, кобальтовый сосуд в виде рыбы, стоящей на хвосте, со стопочками-детёнышами. Забыла главное – балерину и Пушкина. Она – в позе лебедя, которого я, настойчиво желая стать балериной, изображала перед гостями, наряжаясь в «пачку». Он – юный и чернокудрый – тоже с белоснежным фарфоровым лицом, подперши рукой щёку, с опрокинутым внутрь взглядом, грезил стихом, сидя за ломберным столиком. Тут, думаю, набор талисманов у каждого свой, отчего, как известно, сумма слагаемых не меняется.

Экспозиция напоминала театральную мизансцену, где главной героиней оказалась бабушкина чашка. Выпадая из состава действующих лиц, властной рукой бабушки-режиссёра она всегда ставилась в центр. Огромная, как перевёрнутый шлем богатыря, густого кроваво-бордового цвета, с выпуклыми, почти скульптурными цветами на гигантском – размером с богатырский же щит – блюдце чашка царила среди бледных подданых – фарфоровых артефактов. Внутри она была сплошь покрыта прожжёнными заваркой кракелюрами, по которым можно было гадать. На внешней же стороне, подносимой ко рту, отчётливо виднелись пожелтевшие от крепкого чая следы двух зубов. Как бабушка умудрилась запечатлеть их на фарфоре, теперь не узнает никто. Эта метка придавала чашке невероятную значимость, а мне напоминала какую-то пиратскую добычу. Я чашку страшно уважала и боялась. А бабушка и вовсе запрещала всякому дотрагиваться до своей любимицы.