А ночи. Какие они бесконечно длинные! За одну ночь успеешь десять раз умереть и потом, забывшись дремотой, с первыми лучами проснёшься с сожалением: новый день. Очередной, наполненный бессилием, тошнотой, слабостью день.
После выписки мы с мужем первым делом пошли в парикмахерскую: мои волосы, красивым ржаным оттенком которых так восхищался Сеня, стали выпадать, словно Бог гадал на них: выживет-не выживет…
Дома нас встречали Колька с Ларисой. Они накрыли стол, поставили в вазу полевые цветы.
– Повезло тебе, Галя, – Колька всегда отличался оптимистическим взглядом на жизнь, но сейчас мало кто понял его намёк. Лара толкнула его в бок, и он торопливо добавил: – Так говорят, скоро будет спиртного днём с огнём не достать.
– Я и не пила, – опустилась в кресло напротив стола. Есть не хотелось совсем. В глубине души хотелось побыть одной.
– Вот и говорю: повезло! Отвыкать не придётся. А вот мне с этими новшествами… – не договорил Колька, поняв, что шутку не поддержали.
Поначалу говорили об успехах детей в школе, о новой работе Ларисы и планах на следующую выставку Сени, обходя стороной моё состояние и пожухший вид.
***
Теперь я всё чаще и дольше лежала. Больница высосала из меня остатки сил, и мне пришлось только ждать, когда выключится свет. Может быть, я сдалась раньше срока. А может, просто не было сил сопротивляться происходящим в теле переменам. Жалела только об одном: что мужу и сыну приходится уделять много внимания мне, ставшей вдруг беспомощной и слабой.
Как семье с инвалидом нам вне очереди провели телефон. Красный аппарат с дырчатым диском, поселившийся на трюмо, напоминал мне дуршлаг, в который раньше откидывала на промывку макароны.
На заводе Сене не смогли предложить вариантов, поэтому пришлось искать другую работу. В ночной клуб возле дома требовался сторож. Оплата хорошая, даже больше, чем на заводе, но главное – работа посменная, ночная.
Днём муж управлялся по хозяйству, спал после обеда и вечером, отправив сына в кровать, шёл на работу. Целовал меня и шептал: «Если что – сразу звони».
Я старалась не требовать многого, ела мало, по стеночке ходила, точнее ползала, превозмогая боль, до туалета. Уроки Гешка давно делал сам, а если возникали вопросы – помогала, не привлекая мужа.
Теперь выходные, когда я пекла пирожки, а мои мужчины ходили на «фотоохоту», остались в прошлом. Скользящий график мужа редко совпадал с привычной рабочей неделей.
Поначалу Гешка продолжал ходить на улицу с фотоаппаратом один, но отец делал вид, что не замечает. У него находились причины не помогать с заправкой плёнки в кассету («учись сам – профессионалы делают это с закрытыми глазами»), не разводить реактивы («осталось немного, используй эти несколько раз»), не покупать фотобумагу («неважные покупки пока отложим»).
Но главное – он не проявлял интереса к начинаниям сына, всё время занимался бытовыми делами, покупал продукты и лекарства, готовил, ухаживал за мной. У него даже не было времени прилечь отдохнуть или просто посидеть рядом. Чаще мы разговаривали, когда он протирал полы или набирал в тазик овощей для борща и приходил в комнату чистить их.
Беседы наши становились скупыми, потому как мне, не выходившей из дома уже несколько месяцев, рассказать было не о чём. А мужу не хотелось говорить, что происходит у него на новой работе. Первое время он вообще был сам не свой, раздражительный, хмурый. Я допытывалась, он отмахивался, мол, устал.
