Вот там-то и есть все… чужой мир, огромный мир, сложный мир, от которого мы видим только крохотный кусочек…
Я знаю, где меня никто не будет искать.
Он знает…
Мы знаем, где меня никто не будет искать. Там, за закрытыми дверями, за которыми ничего нет. За которые никто не зайдет – просто потому, что не понимает, что туда можно зайти, за которые никто не заглянет, потому что никто их не видит…
Я знаю, что было до нас…
Он знает…
Мы с ним знаем…
Отсюда, с высоты черт знает какого этажа смотрю на толпы внизу, вот они, мурашами ползают по проспекту (что такое мураши? Он знает), вешают какие-то очередные рекламы каких-то очередных реклам, возят какие-то рекламные щиты – в тачечках, в тележечках, проходят мимо великих машин древности, не замечают их. Обживают древние храмы, арендуют – под склады, под офисы, под… Принимают звонки, ведут переговоры – там, где решались судьбы планет, раскрашивают рекламами плато, с которых когда-то поднимались к звездам…
Я спрашиваю его – буду ли я летать к звездам.
Он говорит – да. Он обещает.
Смотрю на свой дом – отсюда он кажется совсем крохотным, не верю себе, что десять лет жизни провел там, в тесной клетушке, и каждый день с понедельника по пятницу ходил в другую клетушку, вот по этой улочке, вот этим маршрутом, туда-сюда, как челнок… Думал, что кроме этих улочек ничего нет…
Я спрашиваю его, как велика вселенная. Он называет мне какие-то огромные числа, которые не укладывается в памяти.
Я спрашиваю его, как давно появились они, сотворившие нас, и этот мир. Снова в голову лезут какие-то числа, которые мой разум не удерживает.
Он показывает мне, как войти в Сеть – тихонько, чтобы меня не засекли навигаторы. Я (он) – мы смотрим на стартовую страницу, на мой номер, на мой код, на мою фотографию, на – разыскивается… за мою голову назначено… Посмеиваемся между собой, он в шутку предлагает мне свинтить мою голову, переложить мозги куда-нибудь, ну, он не знает куда, а голову сдать, денег дадут, богатый будешь…
Я задаю вопросы – он отвечает, так много, так быстро, что моя память еле-еле удерживает его ответы. Смотрю на древние машины – раньше я и не знал, что это древние машины, и чешутся руки пойти, положить пальцы на рычаги, пробудить древние силы, древнее нашего мира, подняться к звездам…
Память перегружена.
Память уже который раз говорит мне, что она перегружена. Память не выдерживает всего того, чем я нагрузил ее – последние дни, моя память все еще помнит меня того, прежнего, который ходил из одной клетушки в другую клетушку.
Он одергивает меня – надо спешить. Я и сам знаю – надо, пробираюсь – по этажам, по лестницам, по коридорам, о которых никто не знает, пробираюсь за дверями – за которыми ничего нет.
Знали бы они все там… как это… ничего…
Пробираюсь по запыленным залам, уже сам останавливаюсь – перед ними, истлевшими, почти рассыпавшимися в прах, кланяюсь им, нашим создателям, мудрым, всезнающим, рисую в воздухе руны – как он меня учил. Он даже не торопит меня, когда я делаю еще одно, как он меня учил, прижимаюсь губами к истлевшему остову…
Замираю перед громадиной машины. Все-таки боязно, все-таки трепетно остаться один на один с древней силой, может быть – древнее тебя самого.
Жму на тумблер – как учил он, да почему учил, вложил свои познания мне в голову, сделал меня – частью себя самого, или себя – моей частью… е знаю… уже нет его, нет меня… с первой женой и то не был ближе, чем с ним…
