С этими словами он сунул руку в карман и достал прямоугольный предмет из стекла и пластика.
– Надо же, ты взял себе Айфон, – заметил я.
– Айпод, если быть точным, – отозвался родитель. – У него неплохой динамик.
И этот человек пользуется усилителем «Квад» полувековой давности, потому что он не транзисторный, а ламповый! Протянув мне наушники, он провел пальцем по экрану Айпода так уверенно, словно всю жизнь пользовался сенсорными гаджетами.
– Послушай-ка вот эту.
Это была она. Оцифрованная, конечно, однако все помехи и шумы, способные порадовать ценителя старых записей, полностью сохранились. Четкая оригинальная мелодия «Тела и души» – и при этом достаточно свинговый ритм, чтобы под нее можно было танцевать. Если и не именно эта запись звучала рядом с телом Уилкинсона, то однозначно в исполнении того же коллектива.
– Кто это? – спросил я.
– Кен Джонсон, – ответил папа, – Змеиные Кольца[12] собственной персоной. Это запись с пластинки Blitzkrieg babies and bands, очень неплохо оцифрованная. На обложке указано, что на трубе играет «Болтун» Хатчинсон. Но совершенно очевидно, что это Дейв Уилкинс, стиль совсем другой.
– Когда записана?
– В тридцать девятом в студии «Декка», в Хемпстеде, – сказал папа. И подозрительно сощурился: – Это ведь ты по работе спрашиваешь? В прошлый раз из тебя слова было не вытянуть о том, чем ты занимаешься.
Но на эту удочку я попадаться не собирался и сменил тему:
– А с чего ты вдруг сел за клавиши?
– Хочу вернуться на сцену, – ответил родитель, – и стать новым Оскаром Питерсоном[13].
– Серьезно?
Это было чересчур самонадеянно даже для моего папаши.
– Серьезно, – кивнул он и подвинулся на диване поближе к синтезатору. Пару тактов «Тела и души» сыграл, не слишком импровизируя, а остальное преподнес в совсем другом стиле, который я вряд ли когда-нибудь смогу понять и полюбить. Похоже, моя реакция разочаровала папу: он не перестает надеяться, что однажды я дорасту-таки до настоящей музыки. Но, с другой стороны, все бывает в этой жизни – завел же он себе Айпод.
– А что случилось с Кеном Джонсоном?
– Погиб во время «Лондонского Блица»[14], – ответил отец, – вместе с Элом Боули и Лорной Сэвидж. Тед Хит говорил, иногда им казалось, что Геринг лично за что-то ненавидит джазовых музыкантов. По его словам, во время Североафриканской кампании[15] он чувствовал себя в большей безопасности, чем на своих же концертах в Лондоне.
Я сильно сомневался, что конечная цель моих поисков – мстительный дух рейхсмаршала Германа Геринга, но проверить на всякий случай стоило.
Мама вытурила нас из спальни, чтобы переодеться. Я заварил еще чаю, и мы уселись в гостиной.
– Так вот, – сказал он, – я скоро буду играть с какой-нибудь группой.
– На клавишах? – переспросил я.
– Ритм есть ритм, – отозвался папа, – а инструмент – всего лишь инструмент.
Да, джазмен живет, чтобы играть.
Мама вышла из спальни в желтом открытом сарафане и на сей раз без головного платка. Волосы у нее были разделены на прямой пробор и заплетены в четыре толстые косы, при виде которых папа улыбнулся. Когда я был маленьким, мама выпрямляла волосы строго раз в полтора месяца. Да и каждый выходной я наблюдал, как какая-нибудь тетушка, кузина или просто соседская девчонка сидит в гостиной и мучает свои волосы химией, дабы выпрямить. И если бы я в десятом классе не пошел на дискотеку с Мегги Портер, у которой мама занималась автострахованием, а папа нагонял на меня ужас и чьи кудрявые волосы свободно ниспадали на плечи, то вырос бы с убеждением, что у всех чернокожих девушек волосы по природе своей пахнут гидроксидом калия. Лично мои вкусы в этом вопросе совпадают с папиными: мне нравится, когда волосы распущены или заплетены в косу. Но первое правило насчет волос чернокожей женщины гласит: не говорите о ее прическе. А второе – никогда,
