Лунные сказки - страница 2

– Волчица, волчица, – качал он головой и выдыхал, ведя меня в дом. А я улыбалась, согретая теплом его крови.

Ночью мы сидели у камина – он в кресле, а я устраивалась на полу, обхватив руками его ноги. Мы смотрели в огонь и наслаждались полным безмыслием.

Когда небо размывало чёрным углём, на его поверхности высыпали, как бешеные пожары, раскалённо-белые звёзды, и мрак обращался в яркий серебряный день для нас – для тех, кто видел и блуждал во тьме. Млечный Путь обращался в живого небесного дракона, плывущего по космическим просторам, ослепляя соседние миры блеском своей непробиваемой чешуи. Воздух становился холодным ночью, и под этим величием чёрные розы распускались своим самым прекрасным цветом. Бархат лепестков ловил звёздную пыль, и вот уже чёрный искрится серебром, как обсидиан, вправленный в отполированное непальское кольцо.

Люди перестают видеть лес, но мы хмелеем от великолепия его красоты. А каким чудом становятся реки!..

Услышав пение Элиров, мы выходили с ним наружу и долго танцевали, разжигая звёздные костры в небе лишь для себя; их никто не мог увидеть. А после, обласканные прохладой ночи, окунались в реку, тёплую, словно парное молоко, и отдавались власти инстинктов.

Долгие ночные часы, обратившись в волков, мы бегали в лесу, забыв обо всём, сосредоточившись лишь на неимоверной силе в упругих бесшумных лапах. В моей снежной шерсти запутывались звёзды, в его белесой – слепящим следом отражалась лапа Млечного Пути. Глаза горели… Дыхание обжигало. И мы чувствовали свободу.

Мне всегда нравилось обращаться в волчицу. Это было высшим проявлением честности, чести и воли, на какие только могло быть способно моё сознание. Не нужно ни говорить, ни притворствовать… Все мысли – в ночи, и взор устремлён в светлость звёздного мрака. Только ветер и шёпот деревьев…

В преддверии рассвета мы, приятно устав, возвращались домой и засыпали на тёплом ложе, нежно сплетаясь в невинных объятьях. Мы с ним могли проспать целые сутки, пока люди работали в полях, укутавшись в лохматые лучи дневного света, а просыпались мы от проникновенного тёплого, мягкого дождя.

Зимой этот дождь лил несколько недель беспрестанно, но потом смолкал, уступая место багровым, как трава, тяжёлым, низким облакам, которые я так любила доставать рукой, взмыв в небо, и которые так долго разглядывал тот, кто был рядом. Но и эти пары вод и земли рассеивались, как только Ильферины вскакивали на своих коней и объявляли начало весенней охоты.

Однажды мы не дождались этого сигнала. Грянула первая Волна третьей Бури, и мы, переглянувшись, тихо вздохнули, поднялись и вышли из дому. Я посмотрела на Лиссиан с вершины горы, с самого высокого шпиля. Закрыла глаза, вдохнула полную грудь воздуха и забрала отданную мною душу. Лиссания дико застонала, и от этого стона моё сердце разорвалось пополам. Лишь крепче зажмурившись, расправила кожистые тёмно-синие крылья и в десять взмахов миновала воздушное пространство планеты.

Он летел рядом. Молчал. Чувствовал мою боль… и осмелился взять за руку.

– Лиссиан долго не просуществует, – не скрывая боли, вымолвила я. – Мефазм… Разве эта земля такое заслужила?..

– Тихо… – он остановил меня в Пути и крепко обнял. Я решила тогда, что заплачу. – Не думай ни о чём. Успокойся…

Так и не заплакала.

Лиссания пала три года спустя. Ильферины погубили людей, и планета сгубила саму себя, потому что не находила в своём чреве должного равновесия.