Изабелла приносит мне большое махровое полотенце, после чего, родительским тоном велит стоять смирно, сама вытирает мою голову. Я молчу, только жмурясь и пытаясь не улыбаться словно дура. Забавно… Она ниже меня, отчего ей приходится вставать на носочки, и это так мило.
– Бегом в ванную. Я принесу тебе сухие вещи, а это можешь бросить в стирку, – наставляет японка.
Расслышав незнакомые голоса на кухне, я вытянула шею и вопросительно взглянула на женщину.
– У вас гости?
– Да, – на ходу отвечает Изабелла, – но пришли они к тебе.
Сбитая с толку подобным заявлением, я побеждаю своё любопытство и плетусь лениво в душ, который стал панацеей от недуга в виде замершего тела. Горячие струи воды, охватывающие мою обнаженную спину, выпирающие позвонки, грудь, плечи, кисти рук, где красуются шрамики, как будто расплавляют оковы. Выдавив молочко для тела себе на ладонь, я принимаюсь намыливать сперва живот, а потом остальные части туловища, задержав взгляд на тыльной стороне ладони.
Шрам от ожога загудел, словно он совсем недавний и его все ещё беспокоят внешние раздражители, типа горячей воды, соли или приправы. Как-то однажды Ханна сказала мне, что зудят раны, оставленные кем-то на нашем теле или душе потому, что эти люди нас вспоминают. И знаете, мне совсем не хочется думать об этом, однако мысли сами залетели в голову, кружась по кругу, как чокнутая оса, грозя ужалить кого-нибудь. Если человек, подаривший мне этот шрам и вправду сейчас думает обо мне, то это начало конца. Ненависть превращает нас в безумцев, но какой безумец живет без ненависти? Живой пример тот самый парень, имя которого, как имя темного лорда, называть нельзя. А то мало ли… несчастье случится?
Капли воды, разбивающиеся о ванную, возвращают меня в реальный мир, а стук в дверь лишь закрепляет данный эффект.
– Рэйчел, это я. И я вхожу, – сообщает Изабелла, но голос её слышался приглушенно из-за шума воды.
Спрятавшись за шторкой, я выглядываю из своей «крепости», наблюдая за действиями японки. Она кладёт стопку одежды на шкафчик с туалетными принадлежностями и, даже не обратив в мою сторону внимания (за что спасибо), покидает комнату. Уже через десять минут я стояла перед зеркалом и сушила волосы. Что же делать с моей одеждой? Я не уверена, что она высохнет хотя бы до завтрашнего утра, не говоря о сегодняшнем вечере.
Почему такие ситуации продолжают преследовать лишь меня? Устало фыркнув, выключаю фен и поправляю чёрный свитер Изабеллы, который пропах её духами: тонкий аромат лилии, не режущий кончик носа. Не знаю почему, но лилия у меня ассоциируется с книгами, а книги с Изабеллой. Замкнутый круг.
Выхожу в коридор. На кухне до сих пор слышится звон бокалов, громкий мужской смех и всякие разговоры. Похоже, придётся представиться, тем более ранее мне сообщили, что гость явился по мою душу.
– О, вот и она, – застал меня в дверях папа с румяными щеками; видно, перепил, – знакомься, Фил, это моя дочь. Рэйчел.
Я, в недоумении глядя то на одного человека, то в сторону нарезающей торт хозяйки, муравьиными шагами плетусь вперёд, к покидающему своё место неизвестному джентельмену.
На вид ему лет тридцать пять-девять. Он худой и высокий, похож на бизнесмена или политика; его бледное лицо гладко выбрито, но под определённым освещением заметны следы растительности. Острые скулы, нос длинный и узкий и добрые, необычно яркие голубые глаза. Он протягивает мне ладонь в честь знакомства, и я, нацепив вежливую улыбку, приветствую его.
