Луноход-1 - страница 15

Мы гуляли по сосновому бору в Кемерове. Люба работала с папой в газете, и я догадался, что она папина новая жена или скоро ею станет. Но я и не думал, что это может как-то задеть меня. В мексиканских сериалах ребенок всегда страдал из-за развода родителей и его называли «безотцовщина». Родители настраивали ребенка друг против друга. В жизни все было иначе: мне стало гораздо лучше, когда мама и папа разошлись. Они как будто стали меньше злиться на меня и сестру.

Папа и Люба расстелили покрывало под хвойными деревьями.

– А что ты делаешь в газете? – спросил я. – Верстаешь или редактируешь?

Было приятно блеснуть этими глаголами.

– Давай лучше на «вы», – сказал папа.

– Да пусть говорит «ты». Нет, я корректор. Исправляю ошибки.

Мне очень понравилось, что она просит называть ее на «ты», и я решил, что Люба очень добрая. К тому же она достала пирожки с изюмом, а когда я сказал, что не могу есть грязными руками, она похвалила меня.

– Он чистоплотный, – так сказала Люба.

Я отряхнул руки платком.

– Давай еще хорошенько подуем на них, и ритуал будет исполнен.

Сошлись на том, что в полевых условиях этого достаточно.

Папа вернул меня домой, и мама спросила при нем:

– Как тебе папина новая подруга?

– Она добрая.

– Добрее, чем я?

– Да, мама, добрее.

Мама посмотрела на папу, кажется, сама не понимая, зачем начала этот разговор, и автоматически подвела итог:

– Маленький предатель.

Я понял, что она не совсем шутит. Я схватил ее за ногу и закричал:

– Прости, мама, прости меня! Ты красивее! Красивее ее, клянусь своей жизнью!

– Ты видел когда-нибудь голую тетеньку?

– В фильме?

– По-настоящему.

– Видел маму. Они с папой пьют по выходным и потом лежат голые. Я подхожу и разглядываю. Но нельзя, чтобы писюн твердый становился, когда мама рядом. Поэтому я смотрю недолго.

– Покажешь мне их?

– Не знаю. А ты мне покажешь свою мать? Или сестру?

– Я не смогу.

– Ну вот и я не могу. Неправильно будет.

– А кем они работают?

– Не знаю. Мама не работает, читает книги и смотрит телик.

– А папа?

– Папа говорит, что он философ. Но мне кажется, он бандит. Со мной почти не разговаривает. Маму слушайся, а с папой после шестнадцати начнешь разговаривать. «Я не силен в воспитательных процессах», – так говорит папа.

Теплый день ближе к началу лета. Мы забрались на гаражи, лежали на лопухах, которые подложили под живот, смотрели на дорогу, отрывали от черного покрытия гудрон, скатывали в аккуратные шарики и жевали.

Вася улыбнулся и сказал:

– Отдай мне свою кровь! Я вампир!

В его рту блестела черно-желтая слюна. Я жевал гудрон осторожно, стараясь не проглатывать после него слюну. Желудок мой был слаб, и я часто страдал от поноса. От пыльного гудрона легко могло пронести.

Вася толкнул меня и сказал:

– Готовься, бежим!

Он подскочил и заорал:

– Косой! Косой! Подавился колбасой.

Я понял, что он увидел Косого во дворе. Со смехом мы помчались к краю, с которого можно было относительно безопасно спрыгнуть.

Меня тронули Васины слова. Я решил больше не подглядывать за мамой и сестрой, вместо этого один раз на мичуринском участке, когда мама, переодеваясь, попросила отвернуться, я сказал прямо:

– Ты же меня моешь. Я не буду отворачиваться.

Мама на секунду замешкалась, сказала:

– Ладно. Все равно ведь увидишь.

Когда она меняла выходную одежду на рабочую, я увидел ее грудь и соски. При дневном свете и в открытую я еще на них так не пялился. Мама, казалось, приняв решение не стесняться, уже не обращала на меня внимания. Как и велел Вася, я не дал себе возбудиться, лишь сфотографировал торс мамы в памяти и закрыл глаза. На маме был крестик, раньше она его не носила. «Когда-нибудь девушка будет переодеваться при мне, и я буду смотреть на ее грудь», – думал я, гуляя по участку. Мама работала на грядках, я зашел один в нашу кухоньку, на столе стояла всеми лапами бездомная собака. Доедала нашу тушенку из открытой банки. Я знал эту собаку, иногда я ее гладил и считал нашим другом.