Голоса людей, стук лошадиных копыт. Даже через толстые стены ощущалось возбуждение. Приехал кто-то важный. Я стал молиться, чего не делал много дней. Господи, прошу тебя, пусть это будет Ифа!
Бог ответил раньше, чем я надеялся.
Пришли несколько воинов, отперли дверь камеры и вывели меня во двор. Меня никто не тащил, я сам вышел, щурясь, на яркий солнечный свет. Со спутанными волосами, вонючий, в грязной одежде, я, должно быть, напоминал дикого зверя. Многие воротили от меня нос, а я платил им полными ненависти взглядами. Будь у меня меч, я порубил бы всех, кого видел. Я подумывал, не выхватить ли у кого-нибудь клинок, но один, без доспехов, я бы стал легкой добычей для солдат в толстых гамбезонах. Я решил, что стоит пригасить огонь своей ненависти – так накрывают изразцовой плиткой очаг, чтобы он тлел до утра, – и приберечь ее для другого дня.
– По-французски говоришь?
Голос был гнусавым, начальственным. Я повернул голову. Невысокий, солидного вида мужчина в подпоясанной тунике из дорогой синей шерсти без рукавов спустился по ведшим в большой зал ступенькам. Я не знал его, но, судя по одежде и манере держаться, это был майордом.
– Слегка, – сообщил я.
Почему-то решив, что я хорошо владею языком, он затараторил по-французски. Мне удалось уловить только «Ева», «грязный» и «помыть». Он указал на здание рядом с кузницей, у которой тогда, вечность назад, подковывали лошадь. Сообразив, что, по его мнению, я не могу предстать в таком виде перед графиней Ифой и нуждаюсь в помывке, я поднял сначала одну руку и поскреб под ней пальцами, потом другую. Ответом мне стал надменный кивок.
– А потом? – спросил я на ломаном французском.
– Жди.
Майордом переговорил с солдатами и снова поднялся по лестнице.
Последовал приказ на французском, один из солдат толкнул меня в спину. Подчинившись, я проследовал в здание, оказавшееся помещением для слуг. В первой комнате стоял деревянный чан для мытья, на две трети наполненный теплой водой. Я готов был разрыдаться. Нечасто мне доводилось быстрее избавляться от одежды, даже считая случаи, когда была замешана женщина.
Застонав от наслаждения, я забрался в воду, погрузился с головой и вынырнул, не переставая улыбаться. Солдаты остались снаружи, и единственным свидетелем моего удовольствия был слуга, безразлично протянувший мне кусок мыла. Не дорогого кастильского, к которому я привык позднее, а простого, мягкого, сваренного из бараньего жира, древесной золы и соды. Однако в тот миг оно показалось мне ценнее золотого слитка.
Чистый, с вымытой головой, я выбрался из чана и завернулся в кусок грубой льняной материи, поданный слугой. Вытираясь, я поблагодарил его по-французски. Не ожидавший признательности, слуга закивал. На крышке сундука лежали предметы одежды, простые, но добротные, на полу стояла пара новых низких башмаков. Я указал на свои брэ[6], туники и штаны, сваленные в кучу. Единственным словом, из ответа слуги, которое я понял, было «feu», то есть «огонь». Способный думать только о предстоящей встрече с графиней Ифой, я совсем не беспокоился о судьбе своих вещей и пренебрежительно отмахнулся.
Выйдя на улицу, я обнаружил поджидавшего меня майордома. Он оглядел меня с ног до головы и хмыкнул. Мне хотелось залепить ему по уху, но, припомнив, чем закончилось мое противостояние с Сапоги-Кулаки, я сделал вид, будто ничего не видел. Покорный, как ведомый на убой агнец, питая все больше надежд с каждым шагом, я пошел за ним. Позади топали двое жандармов: мускулистые руки, заросшие щетиной подбородки, суровые взгляды.
