Сучка сидела ни жива ни мертва, глядя остановившимся взглядом на расстеленные перед нею газеты, на лежавшую поверх них ножовку и на стоявшие рядом доверху наполненные стаканы. Лярва села сбоку от дочери, у другой стороны стола, и некоторое время молча косилась на неё немигающими, жутко округлившимися, сомнамбулическими глазами. Наконец она взяла один из стаканов с водкой, поставила его перед Сучкой и что-то сказала, однако разобрать слова было невозможно: послышалось лишь какое-то глухое бульканье. Сглотнув помешавшую ей слюну, она внятно и чётко повторила:
– Выпей до дна!
Сучка сидела, не в силах пошевелиться. Мать повторила опять, уже цедя слова с угрозой:
– Выпей до дна, я тебе сказала!
Ответом были снова молчание и неподвижность. Тогда Лярва наклонилась вперёд, приблизив своё немигающее, лобастое и широкоскулое лицо к лицу девочки, долго, не менее минуты сверлила её взглядом – и вдруг обрушила на стол мощный, оглушительный удар ладони, отчего Сучка вздрогнула и вмиг обрела утраченную власть над своим телом. А Лярва уже схватила её за волосы на затылке, истерическим рывком поднесла к её рту стакан, надавила, раздвинула губы, затем зубы своей дочери и принялась вливать ей в горло обжигающую жидкость, визгливо крича:
– Я тебе сказала: пей! Пей! Пей! Пей!
Девочка кашляла, испуганно таращила глаза, задыхалась. И тогда мать, пригнув её голову к столу, ударяла по спине, давая прокашляться, затем вновь запрокидывала голову и снова и снова, раз за разом вливала в её рот водку, которая отчасти изливалась наружу, стекала по подбородку на шею, но попадала и внутрь, обжигая горло и желудок суровым пламенем.
Наконец стакан был опорожнен и мученица была отпущена. Пока она приходила в себя, мотала головой и восстанавливала дыхание, утирая стекавшие по щекам слёзы, её мать лихо, двумя- тремя глотками влила в себя другой стакан, точным и не лишённым изящества движением руки вытерла губы и уставилась тяжёлым взглядом на лежавший посреди стола ужасный инструмент. Он метал сквозь слой ржавчины тусклые блики на стены и властно, неудержимо притягивал к себе взгляды как истязуемой, так и истязательницы.
На часах было без четверти двенадцать, до Нового года оставалось совсем немного времени, однако девочке суждено было встретить этот праздник в океане боли и ужаса.
Никто не пришёл ей на помощь, ни один человек не явился поздравить Лярву с наступающим Новым годом – и тем чудовищнее было дыхание второй волны страха, повисшей в воздухе и тихо, исподволь кравшейся к ребёнку в этой мрачной и грязной комнате.
Лярва встала, взяла на подоконнике маленький огарок свечи на полиэтиленовой крышке вместо подсвечника, зажгла его и поставила в центр стола. Протянув левую руку, она крепко ухватила ею маленькую бесчувственную кисть дочери, положив её на стол. Затем правой рукой взяла ножовку, подержала её лезвие в пламени свечи. Лицо её сохраняло тупо-сосредоточенное выражение. Чуть покачнувшись, мать наклонилась и долго всматривалась в предмет своей предстоящей деятельности – в обмороженную руку дочери. В этот момент Сучка отвернула голову и зажмурилась. Она отчётливо ощутила, как с затылка на спину закапали крупные капли обильного пота, а вся верхняя половина тела начала сотрясаться от крупной истерической дрожи. Одновременно в голове всё поплыло и закачалось под влиянием поступившего в кровь алкоголя. Волна тошноты подкатила к её горлу и на короткое время заглушила все другие чувства.
