В её голосе было столько невысказанной угрозы, что притих даже взбешенный Юрков. Бросив ненавидящий взгляд на Мышкина, он откинулся на спинку стула и демонстративно уставился в окно. А Алексей налил в бокал вина и залпом выпил его, морщась так, будто пил горькую настойку. Он старательно не смотрел на Надежду, которая пыталась удержать его взглядом. Её глаза влажно блестели от готовых пролиться слёз. Вера с презрительной гримасой переводила взгляд с сестры на мужа, обнажив зубы, словно оскалившийся волк. Софья Алексеевна бросала на всех предостерегающие взгляды, напоминая укротителя в цирке, который держит зверей в повиновении резкими ударами хлыста. И только Заманского она одаряла ласковой улыбкой, предпочитая в этом случае кнуту пряник.
Неприкрытая лесть пришлась Заманскому по душе. Он заметно воодушевился, и теперь смотрел лишь на вдову, казалось, обращаясь только к ней.
– Благодарю вас, Софья Алексеевна, – с церемонным полупоклоном снова произнёс он, откашлялся и невозмутимо продолжил свою речь с того самого места, на котором её прервали. – Однако Кичатов выстоял. Не многим это тогда удалось. Как говорится, много званных, да мало избранных. Он оказался одним из таких избранных. И судьба, которая любит сильных, щедро вознаградила его.
Заманский поднял руку с направленным вверх указующим перстом, чтобы придать больший вес своим словам.
– Я говорю не только о материальных благах, – возвысил он голос, заставив вздрогнуть от неожиданности своих слушателей. – Но и о семье. Любящей жене, обожающих его дочерях, их мужьях, ставших для Кичатова опорой в его неустанных тяжких трудах.
Перечисляя, он сопровождал свои слова взглядом. А перехватив ответный взгляд, Заманский кивал, словно подтверждая, что он говорит именно об этом человеке и здесь нет никакой ошибки.
– И его скоропостижная смерть уже ничего не изменит, – печально, и в то же время радостно провозгласил нотариус, завершая свою речь. – Наш дорогой и всеми любимый Андрей Олегович Кичатов оставил после себя на этой земле не брошенные на бесплодный камень или в тернии зёрна, которым не суждено дать добрый урожай, а плоды, во много раз превосходящие посеянное. О таком может мечтать любой человек. Ибо прах ты и в прах возвратишься, но добрая память о тебе будет жить вечно.
Софья Алексеевна промокнула глаза платочком и прошептала так, что её было слышно даже на самом дальнем конце стола:
– Как это образно и трогательно!
Заманский вежливым наклоном головы поблагодарил её и опустился на стул с обессиленным видом. Он протянул руку к своему бокалу, чтобы промочить пересохшее горло, но тот был пуст. Заметив это, Софья Алексеевна нахмурилась и распорядилась:
– Любаша, не стой столбом, налей ещё вина Иосифу Аристарховичу!
Проследив, чтобы её приказание было исполнено, она обратилась к дочери.
– Надя, ты хотела произнести что-то поэтическое? Самое время.
Однако та, выглядевшая расстроенной, отказалась.
– Уже нет, мама. Я вспомнила, что папа не любил поэзии.
Опустив голову, она тихо проговорила:
– Поэтому я была вынуждена поступить в институт иностранных языков вместо литературного.
Однако Софья Алексеевна услышала её и возразила:
– Мне помнится, была другая причина.
Надежда растерянно улыбнулась, словно её уличили во лжи. Однако не стала спорить.
