Почувствовав чьё-то прикосновение к своей ноге, Надежда вздрогнула и досадой тихо произнесла:
– Павел, пожалуйста, оставь меня!
Юрков удивлённо посмотрел на неё.
– О чём это ты, жёнушка?
Она брезгливо поморщилась.
– Убери свои руки, я прошу тебя!
Ничего не понимающий мужчина оскорбился не из-за её слов, а из-за тона, которым те были произнесены.
– Ну, извини! – с обидой сказал он. И обратился к сидевшему напротив Мышкину. – Алексей, ты не займёшь мне свои руки?
– Это еще зачем? – поразился тот нелепому вопросу.
Юрков криво усмехнулся.
– Может быть, они понравятся моей жене больше, чем мои.
Тусклые до этого глаза Алексея сверкнули, и он процедил сквозь зубы:
– Шут гороховый!
Лицо Надежды, слышавшей их разговор, вспыхнуло, а затем побледнело.
– Прекрати, я умоляю тебя! – тихо произнесла она.
Было непонятно, кому эти слова адресованы – Павлу или Алексею. Но замолчали оба, наклонив головы к тарелкам, чтобы не выдать свои чувства взглядами…
А мальчик под столом, пробираясь дальше, наступил коленом на ногу Мышкина. Подумав, что это Вера, услышавшая их с Павлом перепалку, пытается его остановить, он разозлился. Бросив на жену неприязненный взгляд, Алексей почти грубо сказал:
– Вера, это неприлично!
– Что это? – не поняла она.
Но Мышкин не мог долго сердиться. Гневная вспышка лишила его сил, и он, чувствуя себя бесконечно усталым, промолчал, прикрыв глаза. Не дождавшись ответа, Вера яростно прошипела ему в ухо, чтобы её никто не слышал:
– Тряпка! Жалкое ничтожество!
Мышкин изумлённо посмотрел на неё.
– Какая муха тебя укусила?!
– И он ещё спрашивает! – возмутилась Вера. Она действительно всё слышала. – Павел только что оскорбил тебя и меня. А ты смолчал!
– Юрков дурак, – равнодушно ответил Мышкин. – Не стоит обращать на него внимания.
Вера презрительно усмехнулась.
– А ты-то сам кто? Трус и размазня.
Мышкин, желая прекратить этот неприятный разговор, покорно согласился:
– Ты права. Как обычно.
Они замолчали, отвернувшись друг от друга и глядя в разные стороны…
Мальчик под столом уже проделал значительный путь, когда, пытаясь сохранить равновесие, покачнулся и ненароком задел колено Софьи Алексеевны.
Почувствовав неожиданное прикосновение, вдова бросила вопрошающий взгляд на Заманского. Тот сидел ближе всех к ней, и кроме него никто не мог бы дотянуться до её ноги. Ничего не подозревающий Заманский улыбнулся в ответ на немой вопрос в её глазах. Эта по обыкновению извиняющаяся улыбка невольно подтвердила её подозрение. Вдова, выпив бокал вина, чувствовала себя как никогда одинокой и никому не нужной. Она нуждалась в сочувствии. И то, что оно было проявлено по-мужски, без ложной скромности, даже обрадовало её. Софья Алексеевна не любила ходить вокруг да около, предпочитая, как она сама говорила, резать правду-матку в глаза. Это правило касалось и её отношений с мужчинами.
– Не жалейте меня, Иосиф Аристархович, не надо, – произнесла она томно, придвигаясь ближе. – Я сильная женщина, я выдержу.
Заманский кивнул, соглашаясь, однако счёл своим долгом заметить:
– Я ничуть в этом не сомневаюсь, Софья Алексеевна. Но немного жалости ещё никогда и никому не повредило.
Софья Алексеевна ласково прикоснулась к его руке и проворковала:
– Так вот вы какой! А я-то считала вас этаким скромником. Верно говорят про тихий омут…
Заманский поразился как её прикосновению, так и непривычному тону. И не смог этого скрыть, спросив:
