А ещё к нему прилагался историк. И вот от кого от кого, а от историка веяло такой необходимой прохладой. Прямо морозом. Вот и сиди себе: с одной стороны жар, с другой холод.
— Ну что? В чём ваша трагедия? — расплылся в улыбке Лев, с ленцой подозвал к себе официанта огромной ручищей и заказал всем кофе и десерты. Он казался королём в этой кафешке, и становилось как-то неуютно, хоть и не страшно. Странное ощущение от слишком живой энергии этого экземпляра.
— Трагедия? — нахмурилась Роня, пряча руки под столик.
— Ну да, вы же ссорились или мне показалось?
— Я не ссорюсь со студентами, — холодно заявил Егор, старательно не глядя в сторону Рони.
— Вы, значит, студентка… двоечница?
— Именно! — кивнул, так же не глядя, Егор. — Вероника у нас… танцовщица! И думает только об этом!
Роня вся сжалась. И посмотрела на Егора такими глазами, что будь он более открытым, уже помер бы от её гнева.
— Танцы? Что вы танцуете? — Лев был явно расположен к диалогу, а Роня мечтала убежать.
— Бальные и современные танцы. Я… и там, и т...
— В общем, она везде, но не на парах! — усмехнулся Егор.
— А вам-то что? — воскликнула, наконец, Вероника.
Лев с широченной улыбкой отпрянул от столика, а Егор оторвал-таки взгляд от экрана смартфона и посмотрел в полные ненависти глаза Вероники. Она сидела, вцепившись в столешницу, а потом встала, опрокинув стул и бросилась к туалетам.
Бежала не глядя, чуть не опрокинув официантку, а потом начала торопливо дёргать дверь женского туалета.
— Какого!?.. — прошипела она.
— В другую сторону тяни, — посоветовал… Егор.
Он догнал её и наблюдал теперь за попытками побега от… него?
Да… Егору было почти тепло на душе от того, что бежать Вероника вздумала от него! Он так хотел пугать её ещё и ещё, чтобы просто дрожала перед ним в ужасе… глупая «звёздочка».
Потому взял за плечи и оттащил от двери туалета в сторону, прижав к стене. Снова.
Их бёдра соприкоснулись, её грудь прижалась к его груди, его пальцы вцепились в плечи так, что обнажённая кожа покраснела. Роня пожалела, что скинула косуху. Егор очень отчётливо чувствовал сердце своей жертвы, оно громко, с силой билось о грудную клетку, и эти удары отдавались и в его груди.
Ей было ужасно страшно, и он хотел большего. С каким-то ужасающим маньячизмом, неуправляемым злом. Никогда и ни с кем рядом он не хотел так ярко ощущать чужие эмоции. Он ими питался, наслаждался и убеждал себя, что это помутнение пройдёт, стоит дуре уйти из его жизни. На-всег-да!..
— Уйди… почему бы тебе не провалиться, — прошипел он, чувствуя, что всякий раз как открывает рот, в него проникает её мерзкий цитрусовый запах.
— Вы меня держите, — шепнула она.
Не сказала, шепнула. Отвратительно тихо. От этого между ними повисла новая запятая. Ничего не закончилось, как должно было после её ответа. Обе груди сладко и горячо жгло, а от того, как тесно они были друг к другу прижаты, градусы только росли.
Пока лбы не столкнулись, а Егор не стал вопить про себя: «Что ты, блин, творишь, идиот?!»
Только смысл вопить?
Вероника обездвижена, она не может поднять руки. Она не может теперь и голову поднять. И всем своим телом ощущает его — напряженное, окаменевшее и очень-очень горячее, будто они оба подхватили вирус и теперь страшно температурили.
И чем дольше это длилось, тем хуже им было, оба чувствовали, что в горле пустыня, что дыхание всё тяжелее и воздух по лёгким проходит с трудом. Пальцы Егора не ослабили схватку, но медленно потащились ниже. С рук на талию, на обнаженную полоску кожи между краем джинс и началом топа. Пальцы изучали хрупкие косточки, которые так просто сломать, тонкую кожу, которую так легко порвать, и мог поклясться, что сейчас сможет это сделать. Сожрать дуру! Переломать, сделать отбивную и сожрать.
