Любит – не любит. Школьный роман - страница 3
– А в наш класс новенький пришел, – заговорила примирительно. – Представляешь – Борисов Саша. Я чуть не поцарапала его, да жалко стало: дохленький такой, бледненький. На твое место сел. Сам. Я уж гнать его не стала. Думаю, скоро придешь… Кстати, вот домашнее задание. Сегодня по твоей милости чуть двойку не получила.
Костя молча включил магнитофон.
– Есть "острые записи"? – спросила я.
"Острыми записями" Костя называет свой "говорящий дневник". Споры, особо интересные разговоры, рассказы о "событиях жизни" он записывает на магнитофонную пленку.
– Да нет, в этом смысле ничего нового, – Костя прищурился. – Сочин приносил новые кассеты, я их переписал как раз к твоему приходу. Металлический рок. Блеск!
И мы стали слушать музыку.
3
Новые соседи
Домой я пришла вечером. Мама встретила меня со словами:
– Явилась, блудная дочь! Опять была у Кости? – и, не дожидаясь ответа, стала кому-то объяснять: – У них в классе мальчик решил стать моржом, выкупался в проруби и получил воспаление легких. Вот Сашенька к нему и заходит, помогает, чтобы не отстал от одноклассников. Они друзья, я говорю о Сашеньке и Косте. Он, мне кажется, хороший мальчик, воспитанный, отлично учится, целеустремленный, хочет поступать в МГУ на журналистику. Родители – совсем не дурные люди, и. как принято говорить, с положением…
Тут в ее голосе я уже не в первый раз, когда заходила речь о Костиных родителях, услышала скрываемую неприязнь и почувствовала, как эта едва уловимая недоброжелательная нота тревогой царапнула мое сердце, и щеки у меня вспыхнули.
А мама продолжала с сомнением:
– Отец – начальник строительного управления, мать… точно не знаю. Дом, говорят, полная чаша…
Вот именно, умные солидные люди. Почему же они не нравятся маме? Или виновата пресловутая родительская ревность? Мама видит, что я неравнодушна к Косте, и это ей неприятно, а заодно и неприятны его родители, – не в первый раз решила я. И с раздражением подумала, что лицемерие – отвратительная черта.
Я вошла в комнату. За столом сидела незнакомая женщина лет сорока. Она посмотрела на меня, и я увидела большие теплые глаза на удивительно светлом лице, рыжеватые волосы, собранные в пышный узел.
– Здравствуйте, – сказала я.
Она чуть улыбнулась и ответила:
– Здравствуйте. Вот она какая, Сашенька Борисова. Хорошенькая.
– Это Юлия Петровна, наша новая соседка. Будет преподавать в вашей школе литературу, – с какой-то особенной, сердечной улыбкой сказала мама. Она была явно очарована гостьей.
Раздался звонок. Я открыла дверь и растерялась: на пороге стоял Борисов. Он что-то буркнул и прошел мимо, а я так и осталась у дверей и лишь удивленно смотрела на его узкие плечи и торчащие лопатки, обтянутые тонким трикотажем.
– Мам, – позвал он, – тебя Ленка ждет, минут десять уже плачет. Никак не могу успокоить.
– Извините, Надежда Павловна, – прозвучал голос Юлии Петровны, – засиделась я у вас, а дел-то много, уже и внучка закапризничала. До свидания. К нам заходите. Александра пусть приходит.
И стройной походкой она вышла. Следом поплелся Борисов. Около меня он приостановился и посмотрел какими-то отстраненными глазами.
– А я, все еще ошеломленная тем, что он не только в классе будет мозолить мне глаза своим видом, а уши фамилией, но и в подъезде станет мельтешить передо мной и даже в квартиру к нам проник, сказала:
– Знаешь, Борисов, катись-ка ты за другую парту.