Борисов становится в классе своим
Я не удивилась, когда увидела Борисова опять за моей партой и насмешливо сказала:
– А ты не гордый.
Над моим плечом склонился Антонов и зашептал:
– Маэстро! Он не пьющий, некурящий, в будущем для тебя идеальный муж. Так сказать, без вредных привычек. И потенциальный подкаблучник. Ленина читает! А главное, – Антонов вздернул высоко правую бровь и хитро сощурил левый глаз, видимо полагая, что от этого его лицо стало многозначительным, а значит, умным, – главное, маэстро, не надо менять фамилию.
– Понимаешь, Антонов, – доверительно глядя ему в глаза, заговорила я вкрадчиво, – он не в моем вкусе. Я люблю таких, как ты: плохо подстриженных и туго соображающих. А главное… главное, маэстро, я обожаю, когда плоско шутят. Конечно же, не сами шутки, а тот идиотский вид, с которым эти перлы произносятся… Кстати, сколько минут ты заучивал мудреное слово «потенциальный»?
Антонов покраснел, что-то промычал и, потоптавшись, отошел.
Но тут передо мной прямо на парту плюхнулась Ирка, а за ней замаячил Сочин.
– Привет, Сашура, – начал он. – Есть предложение устроить у Кости небольшой файф-о- клок по случаю моего дня рождения.
– А почему у Кости? – спросила я, глядя, как Ирка чуть покачивает ногами в обалденных адидасовских кроссовках и низких пестрых гетрах.
– Естественный вопрос. Он болеет, следовательно, не сможет быть у меня, значит, не будет и тебя. А кто отмечает свое шестнадцатилетие без своих лучших друзей? Ирина предложила встретиться у Кости. Я думаю, что это рационально. Понятно, что на мне лежит забота о конфетах, пирожных, лимонаде и прочем. Мне маман вместо ежемесячной десятки дала аж тридцать карбованцев в честь годовщины. Так ты придешь?
– Когда?
– Завтра в пять, – ответила за него Ирка.
– Ну, вы скоро? – тоскливо протянул Миша Агеев, он уже минуты две стоял в проходе, переминаясь с ноги на ногу. – Санек, дорогая, проверь у меня английский, все ли правильно сделал, – и он сунул мне под нос свою тетрадь.
– Агеев, дорогой, когда ты будешь обходиться без чужой помощи, – в тон ему начала было я, но Борисов бесцеремонно взял у меня его тетрадь.
– Хочешь, я посмотрю?
– А ты волокешь? – Агеев оживился. – По гроб буду обязан.
Агеев до восьмого класса был середнячком, но в восьмом он вдруг вышел в твердые хорошисты, чем озадачил и нас, одноклассников, и учителей. Сейчас же, в девятом, Агеев стал учиться на «4» и «5», только вот английский оставался его слабым местом.
Свое превращение из слабого ученика в сильного Агеев объяснил мне просто:
– Понял я, хватит дурака валять. Идем к концу. Нужен хороший аттестат.
И для этого он не только стал торчать над учебниками до полуночи, о чем рассказывала его мать, но и освоил всю хитроумную науку шпаргалок и подсказок. Одно другому не мешало. Ни один учитель не заловил его со шпаргалкой, хотя все ребята знали, что он ими пользуется. Он достаточно хорошо отвечал устно, чтобы у кого-нибудь из педагогов зародилось подозрение, что во время письменных работ он частенько списывает.
Миша Агеев развернул и активную общественную деятельность, благодаря чему его выбрали в комсомольское бюро школы. Вот так получилось, что за два года он стал заметной фигурой не только в классе, но и в школе.
Ирка скучно посмотрела на Агеева и Борисова, занятых английским, и спрыгнула с парты.
– Пойдем, Сочин. Сейчас звонок.
– Вот развоображалась! – услышала я шепот за спиной. – А ведь вкуса вот ни капельки нет. Мать ей выбирает все сама, вплоть до заколок. И вообще она – неряха, мать ее сама жаловалась…
