Любопытная - страница 16

«Кто же сохранит чистоту от порока? На зов Нова я отвечу исполнением самого большого чуда, на которое способен человек – я встретил ждавшую меня душу. Она – в моей власти, словно любопытная Ева, ждущая змея-искусителя. Но в моем лице соблазн таит божественную суть: плод пустит сок в моих ладонях, не коснувшись ее губ. Мне под силу отвратить ее от всех сущих мерзостей, стоит только вовлечь ее в их вихрь. Мне лишь следует искусно растолковать ей природу развратных зрелищ, и ее сердце, пробудившись от безумной ночи, преисполнится презрением к мужчинам и ненавистью к альковной любви. Я освобожу Еву от пут плотских желаний, и, оглянувшись, она увидит лишь Небо́^>49 – он станет ей одновременно Адамом и Богом. Я совершу с ней прогулку по порочному Парижу и потоплю в разочаровании последние всплески ее любопытства! В ее нежном сердце останется место для меня одного – соскользнув вниз, ее душа окажется в плену моей души. В эту минуту она превратится в Беатриче, по-женски нежную и по-мужски рассудительную, сестру последователей неоплатонизма – ей будут чужды альковные фантазии. Брат мой! Прекрасное тело, неподвластное инстинктам! Страсть, свободная от одержимости! Сила чувств, не перерастающая в безумие! Ясный разум, независящий более ни от капризов вдохновения, ни от минут восторга! Вообрази – яркий свет словно готов ослепить меня изнутри. Не позволяй мне ни в чем усомниться. Эта девушка таит в себе идеальное начало – я превращу ее в зеркало, которое отразит идеал. Я заполню ее душу бесчисленными извращениями, и она устремится к идеальному как к глотку чистого воздуха.

Мне чужды плотские желания и безразличны альковные удовольствия. Гусенице предстоит стать восхитительной бабочкой – я сию минуту требую крылья! Если же мне суждено оступиться, поднимаясь на вершину священной горы Табор, стало быть, моего падения пожелал Бог».

ПАРИЖСКИЕ пустыри – любимые места художников, разбойников и героев популярных романов середины века – давно не существуют – на их месте высажены деревья и построены дома. Превратившись в аллеи и улицы, куски этой земли по-прежнему несут проклятие: трава кажется смятой, небо – пасмурным. Выровненная почва хранит следы насилия – в парк более не приходят гуляющие и не заглядывают настоящие горожане. Дух постоялого двора воспротивился османовским улицам и высаженным вдоль деревьям, дома на равнине Монсо не смогли приноровиться к земле, на которой стоят. Скамейки парка Сен-Виктор всегда пусты – невзирая на ухоженные песчаные аллеи, он остается пустырем между набережной Жавель и Севрскими воротами. Ни один парижанин не осмелится отправиться и в парк Монсури – пустошь, имеющую с городом не больше общего, чем Солонь или Кро, Небо́ выбрал для свидания с Поль. Место было подходящим – едва ли кто-то мог застать их здесь вдвоем. Безобразие же заброшенной земли как нельзя лучше предваряло сошествие на девять кругов порочных нравов декаданса.

Улица Монсури всей длиной от вокзала Со проваливается между железнодорожными путями и опорной стеной резервуара Ван, укладываясь в огромный параллелограмм, похожий на двор пенитенциарной колонии. Несмотря на два тротуара и земляную насыпь, засаженную адамовыми деревьями, этот тюремный коридор хранит атмосферу пустыря, напоминая унылые городские окраины – чтобы защититься от безмолвной угрозы бедноты, буржуа окружили свои кварталы и жилища белоснежными стенами казарм и широкими выездами. Зажатый между железными рельсами парк знал, что дни его сочтены – мрачный массив разрезали мосты и тоннели, паровозный дым чернил яркую зелень деревьев. Тунисский павильон Бардо, где изучают капризы Борея и Посейдона, кричит назойливо-белым и синим цветами на фоне низкого серого неба. Колесо анемометра, обреченно вращаясь вокруг мачты, нависает над парком – по-прежнему диким, несмотря на причесанные лужайки и садики на каменных горках, своей пустоголовой цивилизованностью ранящие душу сильнее вытоптанного и бугристого дерна, застроенного бараками, в которых когда-то теснились недобрые, но свободные люди с непокорным сердцем.