Впрочем, с тех пор многое плохое забылось, зато остались на века их весёлые песни и чувственные стихи, воспевающие свободу, веселье, плотскую любовь.
«Эй, – раздался светлый зов, —
началось веселье!
Поп, забудь про Часослов!
Прочь, монах, из кельи!»
Сам профессор, как школяр,
выбежал из класса,
ощутив священный жар
сладостного часа.
Будет ныне учрежден
наш союз вагантов
для людей любых племен,
званий и талантов.
Все – храбрец ты или трус,
олух или гений —
принимаются в союз
без ограничений.
«Каждый добрый человек, —
сказано в Уставе, —
немец, турок или грек,
стать вагантом вправе».
Признаешь ли ты Христа,
это нам не важно,
лишь была б душа чиста,
сердце не продажно…»
А ещё остался, сочинённый вагантами, главный студенческий гимн – Gaudeamus igitur.
Но хоть много веков утекло с тех пор в Рейне, шумные студенческие вечеринки до сих пор не поощрялись благонадёжным немецким обществом. Громко петь или, не дай Бог, орать, демонстрируя свободу и самодостаточность – считалось дурным тоном и вкусом (всё же на дворе начало 19 века, а не тёмное Средневековье!), и если где-то возникали такие островки студенческого буйства – они тут же прерывались полицаями, стоящими на страже бюргерской Германии.
Поэтому обходительное отношение московских околоточных к празднующим питомцам Университета было для Штернера в диковинку.
Мимо их саней промчались розвальни с подвыпившими студентами, горланящими что есть мочи знаменитый студенческий гимн:
– Итак, будем веселиться,
Пока мы молоды!
Жизнь пройдёт, иссякнут силы,
Ждёт всех смертных мрак могилы.
Так велит природа.
Где те, которые раньше
Нас жили в мире?
Пойдите на небо,
Перейдите в ад,
Кто хочет их увидеть.
Штернера даже подбросило в санях, до того близким и родным послышался ему этот гимн:
Жизнь наша коротка,
Скоро она кончится.
Смерть приходит быстро,
Уносит нас безжалостно,
Никому пощады не будет.
Да здравствует университет,
Да здравствуют профессора!
Да здравствует каждый студент,
Да здравствуют все студенты,
Да вечно они процветают!
В Хейдельбергском университете, который закончил Атаназиус Штернер, все студенты знали этот гимн наизусть:
Да здравствуют все девушки,
Изящные и красивые!
Да здравствуют и женщины,
Нежные, достойные любви,
Добрые, трудолюбивые!
Да здравствует и государство,
И тот, кто им правит!
Да здравствует наш город,
Милость меценатов,
Нам покровительствующая.
«Вот что объединяет людей, – подумал Штернер. – Общая идея. Общая родина или общий гимн…». И, глядя на Татьяну, он пропел оставшиеся куплеты вместе с ними.
Да исчезнет печаль,
Да погибнут скорби наши,
Да погибнет дьявол,
Все враги студентов
И смеющиеся над ними!
Их обогнали другие сани, в которых ошалевшие от однодневной свободы студенты горланили с «декабристской храбростью» совсем другую песню – «Жалобу на Аракчеева».
Бежит речка по песку
Во матушку во Москву,
В разорену улицу,
Ко Ракчееву двору…
…«Ты, Ракчеев господин…
Бедных людей прослезил…
Солдат гладом поморил…
Всю Россию разорил!..»
– От, прокуды! – мотанул лохматой головой Никифор, то ли осуждая, то ли поддерживая баловство студентов.
– А Татьяна-Великомученица, она кто? – спросил Атаназиус у Тани. – Покровительница студентов?…
Знала бы Татьяна Николаевна о своём Дне ангела чуть поболе, непременно поведала бы Штернеру всю историю жизни святой тёзки.
– Давным-давно, Атаназиус Карлович, – начала бы она, – в 226 году, в Древнем Риме, у одного знатного консула была дочь Татиана…
