Санный возок спешил к почтовой станции на Ямской Слободе – к месту сбора дорожных карет и дилижансов, прибывающих в Москву, где уже с раннего утра выстроились в очередь городские извозчики, чтобы развести по московским улицам и переулкам каждого приезжего.
…Меж тем, медленно и лениво начинало светать. И хоть по времени был уже десятый час утра, звёзды, примёрзшие к небосводу с вечера, ещё не оттаяли, не исчезли, а продолжали тускло торчать над Москвой, как изюмины, воткнутые в густое облачное тесто.
Зато метель усилилась, облепив снегом газовые фонари. Город стал наполняться служивым людом, спешащим кто куда – на государственную службу, в лавки, магазины, на рынки.
Дилижанс свернул на Тверскую.
– Подвиньсь! – крикнул Гаврилыч, едва не подмяв под себя неповоротливого пирожника, с корзиной горячих пирогов переходящего улицу.
Сбежала по ступенькам в подвал прачечной заспанная барышня в простенькой шубейке, наверное, одна из прачек. Куда-то спешил паренёк-мастеровой в намазанных дёгтем сапогах, скользя по ледовой мостовой в своё удовольствие, как нож с маслом по куску хлеба. Чиновники из мелких канцелярий, по двое-трое, торопились не опоздать на службу, придерживая шапки и цилиндры, чтоб те не слетели с головы под конские копыта. Хмурые дворники наперегонки со снегопадом чистили дорожки у подъездов господских особняков, да только метель опережала их подчистую, хохоча трескучим посвистом.
Экипажей становилось всё больше.
Неслись кареты и коляски на полозьях. Мчались пролётки и английские возки. Скрипели сани, пошевни, розвальни, дровни. Между ними гарцевали верховые. Внезапно со двора выехала богатая карета, запряжённая четвёркой сытых жеребцов и украшенная фамильным гербом, сразу же перегородив ход по всей Тверской.
Извозчики с трудом попридержали своих лошадей. Те, взвившись передними копытами над землёй, бешено закрутили глазами и трубно заржали.
– Куда прёшь?! – кричали извозчики кучеру в чёрном мундире и цилиндре, сидевшему на облучке кареты, но тот даже глазом не повёл в их сторону, выезжая на мощёную мостовую.
Бродячая собака гналась по улице за котом, пока тот не догадался свернуть в арку подворотни.
– Лови её, держи! – прочистил из будки свой зычный голос городовой и следом сам хохотнул своей прибаутке.
Зимний город просыпался.
– Приехали! – постучал Игнатьич ручкой кнута в окошко экипажа.
Дорожный дилижанс из Вязьмы въезжал в Ямскую Слободу.
Пассажиры стали собираться. Надевали головные уборы, застёгивались, подвязывались, засовывали руки в рукавицы.
– Тпру-уу, каурые! – раздался властный голос Гаврилыча, дилижанс замедлил ход и остановился.
Приезжие стали выходить из экипажа. Перед ними, над крыльцом большого деревянного дома, висела вывеска: «Почтовая станция».
К дилижансу тут же наперегонки устремились несколько санных повозок. Извозчики в шапках с жёлтым суконным вершком и в жёлтых шерстяных кушаках, одетые в соответствии с «Распоряжением частному извозчику», переругивались на ходу, предлагая свои услуги:
– Куда изволите, барин? Прикажьте подавать!..
– Прошу в мои сани! Довезу хоть к чертям в баню!
– Чего прёшь? Я первый подъехал! Давай в сторону!
– Ты ехай на Козицкий, там и командуй!
– Вам куды, барышня?
Гаврилыч принялся развязывать верёвки и снимать с горбка и важей ручную кладь своих пассажиров.
– Ну, господин Штернер, разрешите откланяться! – бодро пробасил гусар Агафонов, беря в свои огромные ручища большую кожаную сумку и дорожный сундучок, плетённый из ивы. – А то могу довезти до места, – предложил он молодому немцу, то и дело зыркая на девицу.
