Интерком мурлыкнул, и Левин вздрогнул, вернувшись в день сегодняшний.
Потянулся было к телефону, однако отвечать не стал. Вопросы. Опять вопросы.
Дома все расспрашивали, какой он, президент, что говорил, как выглядел.
Как может выглядеть человек, который принимает решения за всех остальных? Занято выглядел. Ему показалось, что они с президентом друг друга поняли. Может, показалось. В любом случае много времени друг у друга не отняли.
Он смотрит на Кремль.
Там в каком-нибудь запаснике или каморке (интересно, есть ли в Кремле каморки?), где хранятся подарки президентам, лежит его габрро-диабаз под номером «1».
Из телевизора на стене звучит мужчина в хорошем сером костюме. Адвокат.
«Адвокаты, – говорит мужчина, – нужны только умные. Других не надо».
«Это вы так о себе или о коллегах по цеху?» – спрашивает ведущий.
«Это не я, – отвечает мужчина, – это В. И. Ленин, из письма товарищам в московской тюрьме».
«И что же, – хмыкает ведущий, – вы согласны с Лениным?»
«Да, – говорит мужчина. – Как и вы».
Он смотрит на лицо мужчины на экране. Кавказец. Адвокат-кавказец, пробившийся на экран сквозь фильтр земляков Левина, очевидно включивших адвокатскую профессию (как, впрочем, и банковское дело) в мононациональную монополию?! Шустрый малый.
«Допустим, – вновь хмыкает ведущий. – Но о чем говорил Ленин, в контексте?»
«Ленин говорил о том, что адвокат, защищая клиента, должен использовать несовершенство законодательства, высмеивать имперский суд по отношению к суду присяжных, искать ошибки обвинения и упущения судопроизводства и использовать их в пользу клиента, но не смягчать перед прокурором очевидной реакционности социал-демократических взглядов его подзащитных. Если хотите: наличие или отсутствие принципов – личное дело клиента. Дело адвоката – защита клиента, с принципами тот или без».
«Вы социал-демократ? Или у вас принципов нет?»
«Вы этого никогда не узнаете».
«Почему»?
Он выключает звук, наблюдает за лицом мужчины уже в тишине. Он часто так делает, смотрит на людей из телевизора в тишине: выражение лица говорит о многом, слова лишь мешают видеть.
Потому что я умный, молча говорит с экрана мужчина в костюме и не улыбается.
Кремль зажигает огни. Станет ли от этого светлее?
Поживем – увидим!
Кабинет у майора маленький. Тесный.
Прокуренный насмерть, хотя Полозов в кабинете не курит. Вообще курит, а в кабинете нет. По закону нельзя. А по вечерам можно: открыть окно, сесть на стол и курить, к утру проветрится.
А если и не проветрится, один черт в курилку тесненькую тут же, за углом, с утра народу набьется, задымят весь этаж. Сквозняком в кабинет все одно протянет. Так что кури не кури, результат один: вонища.
Вот она, на просвет, вся как есть – свобода человеческого выбора: выбор есть, свободы нет.
Сидит майор на столе, мнет в пальцах сигарету.
Думает.
Как так случилось, что после нечаянной, неожиданной, крохотной зацепки, если откровенно и не зацепки даже, а так, зацепочки, самой, в общем, незначительной и малопривлекательной на вид, ничего совершенно не обещающей, за которую майор взялся и сам-то теперь не скажет почему, как так вышло, что зацепочка эта начала раскрываться слой за слоем, как бумажный оригами, развертываясь, подтверждаясь косвенно и непосредственно. Так и прошли шесть месяцев ювелирной работы, уйма человеко-часов, множество бессонных ночей, никотина на табун, нервов с километр, и вот он, результат: теперь майору достоверно, доподлинно, совершенно и фактически, неоспоримо и однозначно известно, когда один человек убьет другого.
