Любовь, которая убивает. Истории женщин, перешедших черту - страница 2

Жестокость и преступления женщин интересовали меня с самого детства. Я росла в Нью-Йорке в 1970-е годы. Меня завораживали новости о Патрисии Хёрст – эффектной девушке и богатой наследнице, которую похитили террористы из Симбионистской армии освобождения и держали в заложниках на протяжении 74 дней. Позднее Патрисия примкнула к группировке и стала участвовать в преступлениях: во время ограбления банка она попала в объективы камер наблюдения с автоматом в руках. Меня захватили жаркие споры по поводу Хёрст. Ее поведение – это то, что позднее назовут стокгольмским синдромом (жертва начинает чувствовать симпатию к агрессору)? Или же возможность поступать радикально вывела наружу скрытые желания? Она была жертвой, преступницей или и той и другой?

Случай с Патрисией был самым ярким среди множества преступлений, которые совершались в Нью-Йорке во времена моего детства. Бабушка, пережившая холокост, «развлекала» меня броскими заголовками из желтой прессы: девушку убили, пока та работала няней; в метро изнасиловали старшеклассницу; в боулинге похитили близнецов. Я на самом деле боялась, что меня кто-нибудь похитит по дороге в школу, пока ехала на метро из Куинса на Манхэттен. Травма – часть истории моей семьи. Родители – венские евреи, а бабушка, будучи подростком, три года прожила при нацистской диктатуре: некоторые из ее близких друзей стали ярыми партийцами и принимали активное участие в ежедневном угнетении евреев и представителей других национальных меньшинств. Рассказы родных, услышанные в детстве, разрушили иллюзию, что женщины по природе своей добры, а материнский инстинкт непоколебим. Я ничего не забыла: порой эти истории помогали понять травмы женщин, с которыми я контактировала, и проявить к ним сочувствие. Пока я наблюдала за Мириам, которая с отчаянием взирала на беспорядок в больничной палате, во мне пробудились личные переживания. Я бессознательно ощутила уязвимость и потерю чувства безопасности, о которых рассказывала мама: в 1938 году во время Хрустальной ночи нацисты пришли к дому ее детства на Шёнербрунерштрассе в Вене. В ночь погрома были захвачены или разрушены многие еврейские дома и магазины.

Я работаю психологом уже более 30 лет, но на самом деле в области психиатрической помощи я еще дольше. В начале 1980-х годов, будучи студенткой в Коннектикуте, я была репетитором в психиатрической лечебнице. Моими учениками были пациенты, которых признали невменяемыми: я помогала людям, не окончившим школу, получить необходимые знания. Именно тогда я впервые столкнулась с железными дверьми, пустыми коридорами и пациентами с отсутствующим выражением лица, которым давали сильные лекарства. После переезда в Великобританию для завершения обучения я работала санитаркой в Литлморе – психиатрической больнице в окрестностях Оксфорда, которая располагалась в бывшей викторианской лечебнице. Я мыла пациентов, меняла постельное белье и, что важнее, разговаривала с мужчинами и женщинами, которые зачастую жили там уже десятилетиями. Именно в Литлморе я впервые вживую увидела многолетнюю травму, прочно закрепившуюся в сознании и теле женщин, которые попали в ловушку ее последствий. Как-то раз я пыталась помочь пациентке (ей было под 50) раздеться и принять ванну. Женщина вырвалась и села, поджав колени к груди и закрывшись руками в защитном жесте. «Оставьте девочку в покое», – плакала она. Мне тогда было всего 22, и освоила я немногое, но в тот момент сразу стало понятно, что она пережила.