– Сейчас я позвоню хозяйке, – испуганно отвечает она. На заднем плане слышится плач ребенка.
– Я покажу паспорт, если позволите, – тычу разворотом в камеру.
Калитка открывается, впуская меня в дом. Сюда я приезжал, чтобы перенять дела у ее тяжелобольного отца, здесь познакомился с ней – юной двадцатилетней девчонкой, краснеющей при моем появлении. Воспоминания обдают нутро горькой волной. Вхожу в прихожую, завидев перепуганную няню с мальчиком на руках.
– Не бойтесь, я вам не причиню вреда. Я могу войти?
– Хозяйка скоро будет. Извините, я не знаю вас… Вам лучше подождать Еву Андреевну.
– Хорошо, постою в прихожей, – соглашаюсь, усаживаясь на кожаный пуф.
Ева врывается в дом через двадцать минут. От обиженной милой девушки не остается и следа, ее сменяет решительная разъяренная фурия с красным лицом и размазанной тушью.
– Убирайся из моего дома, Богданов! Вон! – ее тонкий пальчик указывает направление.
– И не подумаю, Аксёнова! Саша мой сын, ответь?
– Он только мой, ясно? Пошел отсюда! Уходи!
Грудь Евы тяжело вздымается, подбородок дрожит, щеки пылают как спелые яблоки… Тигрица, волчица, готовая разорвать любого ради своего малыша.
– Ева Андреевна, может, полицию вызвать? – показывается из комнаты няня.
Ева бросается к мальчику и забирает его из рук женщины. Прижимает его к груди и горько плачет.
– Сыночек мой, Сашенька… Не плачь, сынок. Уходи, Илья, пожалуйста.
Она поднимает на меня взгляд, заставляя почувствовать себя тварью. Кто я – террорист, бандит, врывающийся в чужие дома? Ее красные заплаканные глаза, испуганный взлохмаченный вид, частое дыхание действуют получше группы захвата. Вот, до чего ты дошел, Богданов… Ты ничтожество, пугающее маленьких детей и женщин.
– Мы поговорим после, Ева, – произношу сухо и покидаю дом.
Илья.
– Что случилось, Илюш? – тихий ласковый голос Светы нарушает тишину, а ее ноготки чертят полоски на моей обнаженной груди.
В лучах лунного света голые женские плечи кажутся прозрачными, а глаза, сияющими как бриллианты. Отворачиваюсь от любовницы, устремляя взгляд в темноту.
– У меня есть сын, Свет, – отвечаю, прочистив горло.
– И сколько ему?
– Три года. Зовут Саша. И его мать… Она…
– Так я и знала, что эта затея с Аксёновым плохо кончится! – фыркает она, мгновенно отрываясь от меня. Приподнимается на локтях и впивается в меня взглядом.
– А как ты поняла, что речь об Аксёновой?
– Да уж… Богданов, только ленивый не видел твоего страстного поцелуя с ней в кадре, – хмыкает Светлана. – И что ты решил? Не думала, что у такого, как ты проснутся отцовские чувства.
Я сам не знаю, что ответить… Проснулись ли они, те самые чувства? Или меня терзают другие, низменные и жалкие – обида, уязвленное самолюбие, злость?
– Она выгнала меня, Свет. Выставила из дома, как террориста. Прижимала ребенка к груди и плакала. Черт… Как будто я чудовище какое… – произношу с нескрываемой досадой в голосе.
– А ты не чудовище, Илюш? – певуче протягивает Света, раздражая меня еще больше. – Я бы на месте Аксёновой поступила так же.
– Почему? Не понимаю, Свет... Скажи мне, как женщина, за что она со мной так? – поднимаюсь с постели и натягиваю белье. Не задалось наше свидание… И виной тому Ева… Навязчивые мысли о ней. Закрываю глаза и вижу, как наяву: испуганный взгляд, крокодильи слезы, плачущего мальчика в ее руках, так похожего на меня. И чувствую себя, как минимум ничтожеством… Предателем. Каким бы я ни был, но обещания свои привык выполнять… А с Евой прокололся. Если бы Андрей Васильевич был жив, я не смог посмотреть ему в глаза.
