Ближе к полуночи, когда королевство нищих оживало для своей опасной ночной жизни, женщины подсаживались поближе к Ракушечнику. Только под его защитой чувствовали они себя в безопасности. Как становилось страшно, когда Двор Чудес оживал! Площадь, где жил Барнабе, была не из самых спокойных. Все предрассветные часы, вплоть до звука трубы, которая возвещала с башни Шатле, что наступил день и отперты городские ворота, на площади возле дома Барнабе царила беспокойная сутолока, как, впрочем, во всех проулках и возле всех остальных лачуг. Расслабленные вставали и шли, слепцы прозревали, по мановению руки исцелялись гнойные язвы, которым так сострадали милосердные души, и по свершении этих чудес, благодаря которым это место и получило свое название, появлялась толпа жадного и грубого сброда. До самого утра шумели, орали песни и бражничали попрошайки. Около восьмидесяти тысяч нищих, калек, подлинных и мнимых, кормилось тогда в Париже.
Закон королевства нищих требовал, чтобы все выклянченное и украденное днем было потрачено той же ночью. И, отдав необходимую дань своему королю, нищие принимались пировать. Зажигались костры, жарились целиком бараны, открывались бочки вина. Там и здесь ведьмы наблюдали за кипящим в горшках варевом, как в самых страшных из волшебных сказок. Причудливые тени, алые отблески костров и факелов плясали на кривых выщербленных стенах. Катрин заглянула в мир, о котором знала только понаслышке, и не очень верила, что он на самом деле существует.
Перед самым большим из костров на куче камней, покрытой тряпками, восседал человек. Бычья шея, длинное туловище с широкими плечами на коротких толстых ногах, похожих на подставки, квадратная голова с соломенными волосами в вылинявшем красном колпаке, багровое лицо пьяницы и острые блестящие зубы – таков был Машфер, король попрошаек, суверенный владыка всех шестнадцати парижских Дворов Чудес, великий предводитель армии нищебродов. Черная повязка прикрывала пустую глазницу с вырванным рукой палача глазом – орденская лента, что одна только и пристала этому чудовищу. Положив увесистые кулаки на колени, восседал он на своем троне, и знаменем ему служил окровавленный кусок мяса, надетый на копье, воткнутое в землю. Он был главным на пирах своего беспокойного народа, он задавал тон и беспрестанно опрокидывал кубок, который наполняла ему стоящая рядом полуголая распутная девка.
Немного окрепнув, Катрин прокрадывалась по ночам к окошку и смотрела на необычайное зрелище. Это окошко вровень с землей да еще одно чердачное были единственными окнами в замке Барнабе. Вытянув шею, Катрин жадно смотрела на чудеса королевского двора нищих. А поскольку пиршество попрошаек непременно превращалось в непристойную оргию, Катрин узнала немало правды о человеческой природе. В меркнущем свете костров она видела валяющиеся повсюду парочки, которые не искали даже уголка потемнее, и смотрела на них с испугом, неутолимым любопытством и странным телесным смятением. Застань ее Жакетта, она бы умерла от стыда, но, сидя одна в темноте, не могла оторвать глаз от происходящего. Так она познакомилась с кое-какими обычаями Двора Чудес.
Не однажды была она свидетельницей приобщения к этому царству теней новой служительницы. Девушку, что приводили в царство нищих, раздевали догола, и она должна была танцевать перед королем под звуки тамбуринов. Если Машфер не забирал ее в свой обширный гарем, за нее дрались те, кому она пришлась по нраву, и победитель прилюдно делал ее своей.
