Любовь-убийца (сборник) - страница 24

А был бы рядом Сенька Окунь – он прохрипел бы презрительно: «А ты откуда знаешь?» – и весь морок...

Но собственного скептицизма у Иридия Викторовича катастрофически недоставало – он всегда беззаветно полагался на авторитеты. А авторитет был непреклонен: ты можешь стать главным инженером, Героем Советского Союза, генералом или Генеральным секретарем, но любая напыщенная формула – «весь советский народ с благодарностью повторяет имя такого-то» – это тусклый пузырь в сравнении с чеканной ухмылкой «у него не стоит», а поддельные добродетели для простаков – честность, трудолюбие, доброта – делают его лишь еще более презренным, если он лишен главной, а точнее – единственной доблести. Иридий Викторович так и не догадался поставить на место глас народа – миллионноголового Витьку – простым и тоже чеканным вопросом: «А ты откуда знаешь, что, где и у кого стоит?» Ведь если вдуматься, и в самом деле, никто ни про кого ничего не знает. Но попробуй, вспомни об этом без посторонней помощи.

Эпизод двадцать четвертый. Иридий Викторович подглядывает в женскую баню, не замечая ни мучительнейшей боли в коленках, на которых он, подобно святому столпнику, балансирует на узеньком подоконничке, ни, тем более, того, что происходит в банном тумане: от ужаса туман в его голове гораздо непрогляднее банного. Если поймают или хоть заметят – конец, придется топиться в котловане вместе с дохлыми кошками. Но мужской долг требует выстоять какое-то минимальное время на этом бруствере: сзади заградотряд – Витька караулит якобы от прохожих.

На грани жизни и смерти Иридий Викторович наконец спрыгивает с бруствера и падает – ноги не держат, но Витьке некогда смеяться – он вспрыгивает на подоконник и распластывается на стекле в коленопреклоненной позе. Иридий Викторович отступает подальше – якобы желая лучше видеть опасность. Сейчас, если его даже узнают, может быть, топиться уже не потребуется – не он же смотрел...

А героическому Витьке никак не насытиться... Спрыгнул наконец, быстро двинулись во тьму. Витька рассказывает возбужденно, однако без захлеба: ты заметил, у биологички уже волосы есть седые на п... – значит, старая уже, в научных книжках так и пишут: «старость наступает тогда, когда в передней полости седеют волосы», а Танька уже оперилась, пушок уже нормальный, как у Толяна усы, а рот с усами, правда, похож на п... ? Витька внимательно ведет учет, кто оперился, а кто еще нет, разнося во все концы презрение к неоперившимся соплякам (у Иридия Викторовича, против ожидания, с оперением обстояло более чем благополучно – лучше, чем у Витьки, к его изумлению).

Иридий Викторович в состоянии понимать только одно – пронесло. Но интонацию он всегда фиксирует безошибочно: в Витькиных словах звучит не злорадное хихиканье, как обычно, а простой человеческий и даже отчасти сочувственный интерес к возрастным признакам биологички, а по отношению к ее дочери, их однокласснице, Таньке – вы не поверите, но это так – да, да, именно неумелая нежность. К этому добавляется еще и капелька тоскливой зависти: хорошо, когда одни бабы вместе живут – все видят друг у друга... Чуть ли не впервые Витька не употребляет слова на букву «пэ». Отзвук этой завистливой нотки – если уж Витьку проняло! – никогда не умолкает в душе Иридия Викторовича, как бы нашептывая ему, что именно постыдность наготы позволяет ей сделаться знаком доверия для избранных. Но Иридий Викторович никогда не умел вдумываться в разные внутренние шепоты – он предпочитал